развитии. Если все эти объекты любви были заменами недоступной для него сестры, то нельзя отрицать, что его выбор объекта предопределила тенденция к унижению сестры, к упразднению ее интеллектуального превосходства, которое когда-то так его тяготило.

Мотивам этого рода, происходящим от воли к власти, от влечения индивида к самоутверждению, Адлер подчинил, как и все остальное, также и сексуальное поведение людей. Не отрицая значимости таких мотивов власти и привилегии, я никогда не был убежден в том, что они могут играть приписываемую им доминирующую и исключительную роль. Если бы я не довел анализа моего пациента до конца, то наблюдаемый случай должен был бы стать поводом для меня к корректировке моего предубеждения в духе Адлера. Неожиданным образом окончание этого анализа принесло новый материал, из которого, в свою очередь, стало понятно, что эти мотивы власти (в нашем случае тенденция к унижению) определили выбор объекта только в значении определенного вклада и рационализации, тогда как настоящая, более глубокая детерминация позволила мне продолжать придерживаться моих прежних убеждений.

Когда пришло известие о смерти сестры, рассказывал пациент, он едва ли ощутил даже намек на душевную боль. Он заставлял себя проявлять признаки печали и с полным душевным спокойствием мог радоваться тому, что остался теперь единственным наследником имущества. Когда это случилось, он уже несколько лет находился во власти своей нынешней болезни. Но я должен признаться, что это сообщение на какое-то время лишило меня уверенности в правильной диагностической оценке этого случая. Хотя можно было предположить, что выражение скорби из-за потери самого любимого члена его семьи будет заторможено из-за продолжающей действовать ревности к ней и примешивания ставшей бессознательной инцестуозной влюбленности, я все же не мог отказаться от мысли, что для непроявившейся вспышки страдания должна быть какая-нибудь замена. Таковая в конце концов нашлась в другом, оставшемся ему непонятным проявлении чувств. Через несколько месяцев после смерти сестры он сам отправился в путешествие в местность, где она умерла, посетил там могилу великого поэта, бывшего тогда его идеалом, и пролил горячие слезы на этой могиле. Эта реакция была странной и для него самого, ибо ему было известно, что после смерти почитаемого поэта прошло больше чем два поколения. Он понял ее только тогда, когда вспомнил, что отец имел обыкновение сравнивать стихи покойной сестры со стихами великого поэта. Другое указание на правильное понимание этого почитания, якобы адресованного поэту, он дал мне благодаря ошибке в своем рассказе, которую я смог извлечь в этом месте. Прежде он не раз говорил, что сестра застрелилась, а затем должен был поправляться, что она приняла яд. Поэт же был застрелен во время дуэли на пистолетах.

Теперь возвращаюсь к истории брата, часть которой, однако, с этого места я должен буду изложить прагматически. Оказалось, что возраст мальчика, когда сестра начала свои совращающие действия, составлял 3¼ года. Как уже говорилось, это случилось весной того же года, осенью которого родители по своем возвращении обнаружили в нем столь существенную перемену. Напрашивается мысль связать это изменение с произошедшим тем временем пробуждением его сексуальности.

Как среагировал мальчик на искушения старшей сестры? Ответ гласит: отказом, но отказ относился к лицу, а не к делу. Сестра как сексуальный объект была ему неприятна, вероятно, потому, что отношение к ней уже было враждебным из-за соперничества за любовь родителей. Он ее избегал, и ее приставания тоже вскоре закончились. Но он попытался вместо нее найти другого, более приемлемого человека, и рассказы самой сестры, ссылавшейся на пример няни, направили его выбор на нее. Он начал поэтому играть перед няней своим членом, что, как и во многих других случаях, когда дети не скрывают онанизма, должно пониматься как попытка соблазнения. Няня разочаровала его, она сделала серьезное лицо и заявила, что так делать нехорошо. Дети, которые так делают, в этом месте получают «рану».

Влияние этих слов, которые походили на угрозу, можно проследить в разных направлениях. Благодаря им ослабла его привязанность к няне. Он мог бы на нее разозлиться; позднее, когда начались его приступы ярости, оказалось также, что он действительно был на нее рассержен. Но для него было характерно, что любую позицию либидо, от которой он должен был отказаться, он сначала упорно отстаивал против новой. Когда на сцене появилась гувернантка и стала поносить няню, прогнала из комнаты, пыталась подорвать ее авторитет, он, напротив, преувеличил свою любовь к той, кому угрожали, и повел себя неприязненно и своенравно по отношению к нападающей гувернантке. Тем не менее он втайне начал искать другой сексуальный объект. Соблазнение дало ему пассивную сексуальную цель – желание ощутить прикосновение к своим гениталиям; мы узнаем, от кого он хотел этого добиться и какие пути вели его к этому выбору.

В полном соответствии с нашими ожиданиями мы узнаем, что с первыми генитальными возбуждениями начались его сексуальные исследования и что вскоре он столкнулся с проблемой кастрации. В это время он имел возможность наблюдать при мочеиспускании двух девочек, свою сестру и ее подругу. Его проницательность могла бы ему помочь при виде этого понять истинное положение вещей, но при этом он повел себя так, как это известно нам о других детях мужского пола. Он отверг мысль, что видит здесь подтверждение раны, которой угрожала няня, и дал себе объяснение, что это – «передняя попа» девочек. Такое решение не помогло покончить с темой кастрации; из всего, что он слышал, он извлекал новые намеки на нее. Когда однажды детям раздали окрашенные сахарные палочки, гувернантка, которая была склонна к беспутным фантазиям, заявила, что это куски разрезанных змей. Тут он вспомнил, что однажды во время прогулки отец встретил на тропинке змею и разрубил ее на куски своей палкой. Он слышал прочитанную вслух историю (из «Рейнеке-лиса»), как волк зимой захотел ловить рыбу и использовал в качестве приманки свой хвост, при этом хвост замерз во льду и оторвался. Он узнавал разные названия, которыми обозначают лошадей в зависимости от невредимости их полового органа. Стало быть, его занимали мысли о кастрации, но он пока еще в нее не верил и ее не боялся. Другие сексуальные проблемы возникали для него из сказок, которые стали ему известны в это время. В «Красной Шапочке» и в «Семерых козлятах» детей вытаскивали из живота волка. Означало ли это, что волк был женским существом, или мужчины тоже могли иметь в животе детей? Тогда это еще не было решено. Впрочем, во время этого исследования он еще не знал страха перед волком.

Одно из сообщений пациента