Я хохотал до колик в животе, а оба Александра тревожно рассматривали меня, явно вспоминая классификацию шизоидов и решая, к какому классу сумасшедших отнести меня.

— На крысах? — спросил я слабым голосом, изнемогая. — Гениально! Молодцы практиканты! Психомотив одиночества проверять на крысах и кошках — это гениальная мысль! Кто автор?

— Шур, — помолчав, сказал Монахов, — чего это его так развеселило? — Он снова оценивающе посмотрел на меня. — Не понял я его намеков на тонкую стенку.

— Эх вы, юмористы. — Я вздохнул. — Дело в том, что вы чуть было не отправили меня по пути кота Кузи. Так-то, экспериментаторы! Генератор ваш стоит небось у самой стены, справа от входа?

— Стоит, — подтвердил Круглов. — Ну и что?

— Ну вот, а с другой стороны стены — мое рабочее место!

Через час я стал знаменитостью института номер один.

Меня замучили расспросами девушки, выясняя в основном, кто такая Алена, постоянно донимали ехидными репликами друзья. А потом начальство в лице Пантелеева и директора института послало меня под неусыпным надзором в командировку в Киев вместе с результатами анализов и записями на пленке моих ответов на все существующие психотесты. В Киевском институте экспериментальной медицины меня ждали академики-психиатры с новейшей медицинской и вычислительной техникой.

В поезде я помог какой-то девушке внести в купе чемодан, а когда случайно вскинул на нее взгляд — даже не удивился, просто не поверил: это была Алена.

Мы стояли, оба одинаково потрясенные, и молчали. А я вспомнил сон с пустым городом и пожалел, что кругом полным-полно пассажиров, что мы не в пустыне, вдвоем, только она и я.

ВЕСЬМА СРЕДНИЙ ПАЛЕОЛИТ

Бырр[2] созерцал переменную облачность и размышлял.

Размышлял он, к примеру, о том, что неплохо бы переехать в пещеру со всеми коммунальными удобствами, что ковры из меха ламы изрядно поизносились, что икра черная, равно как и белая, уже в рот не лезет без мамонтовки, что если ледниковый период продлится еще пару тысячелетий, то мамонты вымрут и придется избрать предметом охоты дичь помельче, может быть, даже крокодилов… и тут взгляд Бырра упал на дерево, в котором любой уважающий себя неандерталец узнал бы морозоустойчивый сорт яблони, и мысли Бырра привычно сменили маршрут, что довольно характерно для первобытного человека того времени.

«Яблоко хорошо после мамонтовки, — подумал Бырр. — Трезвеешь моментально, как от удара дубиной. Впрочем, если запечь его внутри мамонтового хобота, тоже ничего жарево…»

Недолго думая, древний джентльмен поднял с земли камень. После трех-четырех неудачных попыток он добыл-таки яблоко — будучи тоже первобытным, оно было зеленым и смертельно кислым — и тут же съел. Без мамонтовки. Эту изобретенную неизвестным неандертальцем жидкость он допил еще вчера.

СРЕДНИЕ ВЕКА НАШЕЙ ЭРЫ

Старый Митрофан внимательно оглядел из-под козырька руки горизонт, ограниченный сараем, стойлом, домом, лошадью, двумя свиньями и яблоней, и наметанным глазом зажиточного славянского фермера точно определил, что с юго-востока идет антициклон.

«Опять придется раньше времени яблоки убирать, — подумал Митрофан. — Ранние яблоки ценятся меньше, чем поздние, особливо промеж коллег, ну да пес с ними, а то вовсе без урожая останешься!..»

Чертыхнувшись в душе, старый Митрофан рысью побежал к яблоне, по пути припомнив, что его распрекрасная хозяюшка Аксинья умеет отменно запекать поросят с яблочной начинкой.

Тетушка Аксинья доила корову, когда со двора послышался шум падения и вслед за тем визг обиженной свиньи. «Жакели твою в купорос!» — подумала Аксинья привычно, выглянула из сарая и увидела мужа, стоящего на четвереньках под яблоней и почесывающего заднюю часть тела. Опытным глазом определив причину шума, старуха сплюнула в сердцах:

— Лестницу возьми, старый пень! Вздумал лазать по деревьям, как белка! И корзину не забудь — не то яблоки побьешь, жакели твою в купорос!

Митрофан, поохав, покорно взял лестницу, приставил к яблоне, прицепил на тощую шею корзину и полез вверх. Лестница, конечно, многое решала в данный исторический момент.

СРЕДНИЕ ГОДЫ ДВАДЦАТОГО ВЕКА

Сидоров прищурился на солнце — рабочий день, к великому сожалению, еще не кончился — и, громко икнув, полез в кабину фруктоуборочного комбайна.

«Хороши нонче яблочки! — подумал он почти трезво. — Золотой ранет… рашель… антоновка, туды ее в качель!.. И-ик!»

Затарахтел мотор, вибратор уперся в ствол яблони, и крупные желтые с багрянцем яблоки посыпались в приемные сетки комбайна.

Сидоров нагнулся, взял из-под картуза яблоко, понюхал, прослезился и с хрустом откусил…

СЕРЕДИНА ДВАДЦАТЬ ШЕСТОГО СТОЛЕТИЯ

Мутант хомо-многомыслящий-разумный-твердотопливный лениво просматривал исторические хроники древних веков цивилизации Земли, как вдруг его поразил вид одного растения, плоды которого отозвались в наследственной памяти странно манящим вкусовым ощущением. Мутант хомо-многомыслящий-разумный-твердотопливный (в дальнейшем будем называть его для краткости ХМЫРЬ) тут же почувствовал желание — что характерно для землян того будущего времени — съесть такой же плод. Он протянул руку с одним-единственным пальцем, предназначенным для нажимания кнопок, тронул сенсор кибер-исполнителя желаний. Тотчас же в стенке его универсальной персональной жилой ячейки открылось отверстие, и в рот скатилось сочное, только что синтезированное яблоко.

Все двадцать два глаза ХМЫРЯ зажмурились от удовольствия, и он подумал, что древние земляне, именовавшие когда-то себя людьми, пусть и имели всего два глаза и лишние конечности, все же умели чувствовать прекрасное желудком…

ЕЩЕ ПАРУ СРЕДНИХ ТЫСЯЧ ЛЕТ СПУСТЯ

Где-то в сто пятьдесят первом блоке десятой зоны седьмого сектора пятого уровня третьей спирали Всегалактический единый Мозг-анализатор (ВЕДЬМА) внезапно ощутил незапланированную эмоцию, что в общем-то было характерно и для других Галактических Мозгов этого типа окружающего метагалактического пространства.

В течение коротких трех тысяч лет, проанализировав эмоцию, ВЕДЬМА понял, что это одна из бесчисленного количества его звездных клеток, называемая когда-то Солнцем, вспомнила что-то приятно-грустное из своей истории. Перестроив логические и чувственные цепи, ВЕДЬМА подключил начальный сигнал этой звезды-клетки к общему каналу и всем своим многотысячепарсековым телом ощутил мысль — нарушительницу покоя: эх, яблочка бы сейчас… да бокал мамонтовки… да чтоб ни о чем не думать…

Константин шел по рынку и ради смеха приценивался ко всему, что видел глаз. Удачно доведенная до логического конца операция с соседскими цветами позволяла ему чувствовать себя хозяином положения до двух часов дня включительно и сулила не только пиво, на что он рассчитывал вначале, но и заграничную жидкость под названием «Гавана-клуб», что в переводе означало примерно то же, что и самогон.