Пожарский молчал, отвернувшись к стене. Ляпунов услышал хрипловатый голос Надеи:

— Шел бы ты, батюшка, восвояси. Видишь, князюшка не в себе.

— Эх, дядька! А кто сейчас в себе? — махнул рукой Ляпунов и вышел из шатра.

…Когда через несколько дней Пожарский смог самостоятельно сесть на лошадь, он объехал весь обширный лагерь и удостоверился в правоте слов Ляпунова — везде царили разброд и шатание. Досадно подумалось: «Может, и прав Ляпунов — надо кончать воевать, разъехаться всем по домам и пусть Борис сам с царевичем разбирается — кто законный правитель, а кто — нет…»

Дмитрий вспомнил, как вчера, не удержав любопытства, попросил Надею привезти от Ляпунова очередное письмо царевича. Тот писал, обращаясь к царскому воинству:

Конь с трудом вытаскивал ноги из жирной грязи, круто замесившей дорогу. И хотя апрельское солнце довольно припекало, князь зябко закутался в меховой плащ — знобило то ли от раны, то ли от тяжелых мыслей.

— Дорогу, дорогу! — услышал он крик и пронзительный звон тулумбаса.

На взмыленных лошадях мчались всадники, одетые в красные кафтаны.

«Новый царский гонец», — догадался он, съезжая в сторону. Лицо одного из всадников ему показалось знакомым, — видать, встречались во дворце. Крикнул:

— Случилось что? Как на пожар летите!

— Преставился наш государь — царь и великий князь Борис Федорович всея Руси! — перекрестился вестник, остановившись возле Пожарского.

— Как же это, Господи! — перекрестился и князь.

— В одночасье умер. Пообедал хорошо, весел был. Даже лекарей от себя отпустил. Потом вдруг дурно стало, прилег и захрапел…

— Может, отрава? — заподозрил неладное Пожарский. — Недругов у него хватало…

— Лекари говорят, скончался от удара.

— И на кого же стол свой оставил? На сына Федора?

— Когда уже умирал, бояре спросили об этом, а он только прошептал: «Как Богу угодно и всему народу!» Однако бояре поспешили крест целовать на царство Федору.

— Какие бояре? Ведь все самые знатные тут, в войске.

— Известно какие! — усмехнулся гонец. — Кто в ближнюю думу входят? Одни Годуновы. Вот они и порешили.

— Что еще скажет боярская дума! — покачал головой князь.

— Вот поэтому мы так и спешим. Велено немедля в Москву доставить самых больших бояр — Мстиславского да Василия Шуйского, чтоб присягнули новому царю.

— А кто же на войске останется?

— Вот едут новые военачальники! — кивнул всадник вслед рыдванам. — Главным воеводой назначен князь Михайло Петрович Катырев и вторым воеводой к нему Петр Федорович Басманов.

— Этот хоть воевать умеет! — кивнул Пожарский. — В Новгороде-Северском знатно отличился.

На следующий день полки приводили к присяге. Один за другим подходили воины к кресту, который держал Новгородский митрополит Исидор, и, преклонив колено, целовали его на верность новому царю. Однако в людской сумятице кое-кто из дворян уклонился от крестоцелования. Во всяком случае, когда Дмитрий Пожарский отошел в сторону после благословения митрополита, он увидел в толпе хитрые глаза Прокопия Ляпунова. Тот шепнул:

— А я не целовал крест!

— Как же так?

— А вот так! Надо зело подумать, кому присягать — этому царевичу, отродью дочери Малюты Скуратова, или тому, что по всем статьям и родовитей, и законнее.

— Никак, в крамолу ударился? — сурово сказал Пожарский.

— Тише ты, Дмитрий! — воровато оглянувшись, сказал Ляпунов. — Не забывай, вокруг лазутчики Петьки Басманова шастают. Думаешь, зачем его Сенька Годунов сюда поставил? Чтоб был оком государевым. Да не рассчитал немного: обиделся Петька, что не его главным воеводой сделали. Так что дай время, будет и он на нашей стороне!

— На вашей? И сколько же вас?

— Тише! — снова предупредил Ляпунов. — Если хочешь знать, приходи к вечеру к шалашам, где рязанцы да каширяне ночуют.

Дмитрий покачал головой:

— Нет, не приду. Негоже Пожарскому в смуту лезть.

— Эх ты. Ну и оставайся со своей саблей. Так и будешь до конца жизни в захудалых ходить, — бросил зло Ляпунов и скрылся в толпе.

А Пожарский, оставшись на площади, пристально вглядывался в лица воевод, стоявших рядом с Исидором, и размышлял: «Неужто и среди них есть заговорщики? Иван Годунов, Андрей Телятевский, зять Семена Годунова, да, пожалуй, Михайло Салтыков — эти, конечно, будут преданы царю Федору до конца. А остальные?»

Вот стоят рядом два статных красавца — Василий Голицын{25} и Петр Басманов. Первый — из рода Гедиминовичей, по знатности превосходит даже Мстиславского, главу боярской думы. Однако Борис Годунов, еще будучи правителем при Федоре Иоанновиче, поставил Голицыных ниже Шуйских и Трубецких, чтобы убрать их из числа претендентов на царский трон. Василию Голицыну есть за что не любить покойного Бориса и его воцарившегося сына. Такой навряд положит свой живот за новую династию.

А Петр Басманов? До начала войны славился по Москве как первый щеголь. Он и сейчас одет наряднее всех. Червленая муаровая шуба распахнута на груди, чтоб был виден позолоченный панцирь, подарок Бориса за ратные подвиги. Что и говорить, был обласкан покойным сверх всякой меры. Должен служить Годуновым верой и правдой. Однако злые языки уверяют, будто, когда Борис сказал, что готов выполнить любое его желание, Петька бил челом, чтоб разрешил ему царь жениться на Ксении, первой невесте государства. Однако царь не согласился, сославшись на то, что обещал Ксению в жены престарелому Мстиславскому. А скорее побоялся такого союзника для своего Федора: ведь царскому зятю до яблока державного рукой подать. Не подал виду Петька, что обиделся, однако злобу наверняка затаил. И еще, сейчас рядом с Федором его главный советчик — царица Мария. А Басманов не забыл, что род его пришел в запустение по наветам ее отца Малюты Скуратова. Лучшего друга царя Ивана, Алексея Басманова, зарезал по его приказанию родной сын, отец Петра, Федор, которого потом Малюта собственноручно задушил в тюрьме. Так есть ли у этого щеголя причина так любить нового царя, чтобы жизнь за него отдать?