Проснулся я около пяти и сразу увидел свет, отсвечивающий в ее глазах. Когда она улыбнулась, понял, что улыбаться ей больно.

– Не надо, – сказал я, наклоняясь ближе. В одном глазу у Грейс набухла слеза. – Не грусти.

Она покачала головой, едва заметно. Ее голос дрогнул:

– Я не грущу. Я думала, что осталась совсем одна.

– Нет.

– Я плачу потому, что мне страшно. – Грейс словно окаменела под простынями. – Я никогда не боялась оставаться одна.

– Грейс…

– Мне страшно, Адам.

Я встал и обнял ее. От нее пахло антисептиками, больничным моющим средством и страхом. Мускулы напряглись у нее на спине, длинными твердыми полосами; сила в ее руках удивила меня. Она казалась такой маленькой под тонкой тканью…

– Со мной всё в порядке, – произнесла Грейс наконец.

– Точно?

– Да.

Я сел обратно на стул.

– Принести тебе что-нибудь?

– Просто поговори со мной.

– Ты помнишь, что произошло?

Она двинула головой на подушке.

– Только ощущение, будто что-то выступает из-за дерева; и как что-то замахивается у меня перед лицом – доска, дубинка, что-то деревянное… Помню, как упала в какие-то кусты, а потом как лежу на земле. Какой-то силуэт стоит надо мной. Вроде как в маске. Деревяшка опускается опять…

Грейс подняла руки, словно пытаясь защитить лицо, и я увидел прямо перед собой ушибы у нее на предплечьях. Оборонительные раны.

– Помнишь еще что-нибудь?

– Немного помню, как меня несли домой, лицо Долфа в свете фонаря на крыльце, его голос. Холод. Несколько минут в больнице. Тебя тут.

Последние слова были уже едва слышны, и я понял, в каких глубинах затерялись сейчас ее мысли.

– Скажи мне что-нибудь хорошее, Адам.

– Все уже позади, – сказал я, и она покачала головой.

– Это всего лишь отсутствие плохого.

Что я ей мог сказать? Что хорошего я видел с момента своего возвращения?

– Я здесь ради тебя. Что бы тебе ни понадобилось.

– Скажи мне что-нибудь другое. Что угодно.

Я помедлил.

– Вчера утром я видел оленя.

– А это хорошо?

Тот олень не шел у меня из головы весь день. Белые олени – редкость, просто исключительная редкость. Каковы шансы увидеть двух? Или одного и того же дважды?

– Не знаю, – сказал я.

– Я тоже как-то видела одного, просто огромного, – проговорила Грейс. – Это было после суда. Видела его ночью, на лужайке за своим окном.

– Он был белый?

– Белый?

– Не обращай внимания.

На какую-то секунду я вдруг потерял нить разговора – вновь отлетел назад во времени.

– Спасибо, что приходила на суд, – произнес я.

Грейс торчала там каждый божий день – обгоревший на солнце ребенок в выцветших одежках. Поначалу мой отец отказывал ей в праве находиться там. Это неприлично, говорил он. Так что ей приходилось приходить пешком. Тринадцать миль. После этого отец сдался.

– Ну как я могла не быть там? – Опять слезы. – Расскажи мне еще что-нибудь хорошее, – попросила она.

Я порылся в голове в поисках того, что можно было бы ей дать.

– Ты окончательно повзрослела, – сказал я наконец. – Ты красивая.

– А толку-то? – мрачно произнесла Грейс, и я понял, что она думает о том, что произошло между нами возле реки после того, как она убежала с мостков. В голове у меня по-прежнему звучали ее слова: «Я уже не такая маленькая, как ты думаешь!»

– Ты просто застала меня врасплох, – сказал я. – Вот и всё.

– Все парни такие дураки, – сказала она.

– Я взрослый человек, Грейс.

– А я тоже не ребенок! – Голос ее был острым, как бритва; она порезала бы меня им, если б могла.

– Я просто не знал.

Грейс перекатилась на бок, показав мне спину. И я увидел это снова – увидел, как плохо я со всем управился.

Она уже успела скрыться за деревьями, прежде чем я понял, что должен догнать ее. Грейс владела уголком моей души, которого я приучил себя стыдливо избегать – прочно запер его на замок. Почему? Потому что бросил ее. Зная, как это будет больно, я уехал в далекие края и лишь посылал письма.

Пустые слова.

Но теперь-то я был здесь. И она обиделась.

Так что я побежал за ней. Несколько трудных секунд Грейс продолжала лететь над землей – босые пятки мелькали коричневым и розовым, а потом темно-красным, когда тропа пошла вниз и она ступила в сырую глину. Когда Грейс вдруг остановилась, это стало для меня неожиданностью. Берег круто спадал вниз рядом с ней, и на миг показалось, будто она собирается прыгнуть в реку – словно сейчас шагнет влево и просто исчезнет из виду. Но этого не случилось, и взгляд загнанного зверя за какие-то секунды исчез с ее лица.

– Чего тебе надо? – спросила она.

– Чтобы ты перестала ненавидеть меня.

– Отлично. Нисколечко я тебя не ненавижу.

– Давай только без шуточек.

Грейс рассмеялась, и это резануло, словно ножом, так что, когда она повернулась уходить, моя рука оказалась у нее на плече. Плечо было твердым и горячим, и она остановилась, когда я дотронулся до нее. Застыла, а потом резко развернулась обратно, прижалась ко мне, словно я был ее собственностью. Руки Грейс нашли мой затылок, и она крепко поцеловала меня, толкая всем телом. Ее купальник был до сих пор мокрым, и вода, которой он пропитался, успела нагреться; я чувствовал, как она пропитывает мою одежду.

Я взял ее за плечи, оттолкнул назад. Ее лицо было полно открытого вызова и чего-то еще.

– Я уже не такая маленькая, как ты думаешь! – бросила Грейс.

Я опять ощутил, что совершенно выбит из колеи.

– Дело не в возрасте, – попытался втолковать я ей.

– Я знала, что ты вернешься! Я так сильно тебя любила, что ты просто не мог не вернуться!

– Ты не любишь меня, Грейс. Не в том смысле.

– Я любила тебя всю свою жизнь! Мне нужно было только набраться храбрости сказать тебе это! Ну что ж, больше я этого не боюсь. Я больше ничего не боюсь!

– Грейс…

Ее руки ухватили меня за ремень.

– Я покажу тебе, Адам…

Я схватил ее за руки – схватил довольно сильно и оторвал их от ремня. Абсолютно все шло наперекосяк. Слова, которые она только что сказала, ее меняющееся у меня на глазах лицо, когда до нее стало доходить, что я ее отвергаю… Грейс попробовала еще раз, и я остановил ее. Оступившись, она отпрянула назад. Я увидел, как черты лица ее рушатся, словно распадаясь на части. Она отчаянно вздернула руку вверх, а потом развернулась и бросилась прочь – ее пятки мелькали красными пятнышками, будто она бежала по битому стеклу.