Ответом ему было гробовое молчание. Гладкий снова посмотрел на Соню. С плеча Макса свалилась сумка и чем-то там подозрительно звякнула. Учительница удовлетворенно кивнула и пошла в глубь парка.

– Фил! – остановила Кудрю Соня. – Я вчера была у Падалкина…

– Я знаю. – Лучший друг Димочки довольно улыбался.

– Ну, так он просил тебе передать. Для газеты. – Она достала из сумки флешку.

– Передумал? – В вопросе лукавство, во взгляде – ехидство.

– Да, – соврала Соня.

Фил глянул на бледную тень, бродящую за спиной Томочки.

– А ты теперь с ним?

Этого уже Соня не выдержала. Сунула планшет в сумку и отправилась в школу. Может быть, в столовой ей удастся спрятаться и от замечаний Гладкого, и от повышенной наблюдательности Кудри, и от заданий Тырина?

– Перезащиту можно? – Соня подняла руку сразу, как только историк вошел в класс.

– Но у вас сегодня еще как минимум один доклад и новая тема.

– Хотелось бы исправить оценку, – упрямилась Соня.

– Тогда бери в оппонента новенького. – Учитель сел за стол.

– У нас темы разные.

– Ничего, я попробую, – стал выбираться из-за парты Тихон.

– У меня есть оппонент, – чувствуя, что зря ввязалась в эту игру, бестолково гнула свое Соня.

– Два оппонента лучше, чем один. Что у тебя? – Историк сиял. Давно на уроках истории не было такой активности. В физматлицее нажимали на точные науки.

– Общественные движения.

– Чудесно, а у Гладкого… – глянул историк на свой стол, куда новенький успел положить доклад, – «Изменение системы ценностей и утверждение новых форм общественного устройства». Вы почти совпадаете. Падалкин, ты не против сотрудничества?

Димочка улыбался. Он был не против.

– Отлично! Тогда начинайте.

Соня взяла в руки планшетник, коснулась его пальцами, заставляя ожить.

– К началу двадцатого века в России сложились три политических группировки. Первые – консерваторы, как их в России называли, «охранители», которые стояли на страже устоев самодержавия; либералы, сторонники западного пути развития, и радикалы – те, кто считал, что к идеальному устройству в России, к социализму, можно прийти только через революцию. Социальной базой для либералов были люди умственного труда. Порой слово «либерал» употреблялось как синоним слова «интеллигент». В основном либералы выступали в земствах, где они обсуждали и принимали свои программы, составляли обращения к властям, настаивали на созыве Учредительного собрания и учреждении Конституции. Но в целом про них можно сказать: «Много слов, мало дела…»

– Слово! – подпрыгнул наученный Димочка. – А как же либеральная весна тысяча девятьсот четвертого года?

Соня коснулась планшетника, прогоняя текст вперед. Где-то у нее тут было про назначение нового министра внутренних дел…

Найти не успела. Все еще стоящий около своей парты Гладкий заговорил:

– Но ведь земства были учреждены указом Александра Второго. Поэтому мы не можем начинать картину политических партий в России, говоря, что это больше присуще началу двадцатого века. Такая картина сложилась уже к середине девятнадцатого века.

Соня замерла. Александр Второй был убит народовольцами в восемьсот восемьдесят первом году. Движение петрашевцев… когда лучше начать?

– Реплику! – напомнил историк. – Не молчим.

– Революционное движение, так же как и либеральное, действительно зародилось в середине девятнадцатого века, и не имело четкой структуры, скорее носило стихийный характер, – выпалила Соня.

– А как же боевые ячейки черносотенцев? – Тихон говорил спокойно – ни сарказма в голосе, ни ухмылки на лице.

– То, что мы имели к началу двадцатого века, – звенящим голосом заговорила Соня, – было логичным завершением процессов века девятнадцатого и привело сначала к революции, созыву Думы и окончательному распаду империи в семнадцатом году!

Соня перевела дух.

– Браво! – воскликнул Тырин, и Ватикан наградил ее звонкими аплодисментами.

– Можно ли считать эсеров продолжателями идей народников? – не сдавался Гладкий.

Соня глянула на планшет:

– Можно!

Волнуясь, а потому местами прикрикивая, она стала быстро-быстро наговаривать свой доклад, пропуская те места, где должен был вступить Падалкин. Недовольно морщилась, когда ее перебивал Тихон, и вновь начинала тараторить, давая объяснения, с чем-то соглашаясь или нет.

Класс молчал.

– Ну что же, блестяще! – остановил их бесконечную перепалку историк. – Про фашизм и социализм мы поговорим в следующий раз. Тихон, ты не против? А пока засчитаем оба выступления как отличные.

На этот раз хлопал один Тырин. Медленно. Как будто камни бросал.

Не чувствуя под собой ног, Соня пошла к своему месту.

– Великолепно! – склонился к ней через проход Тихон.

– Я тебя убью! – вырвалось у Сони.

Она быстро глянула на него и тут же отвела глаза. Увидела, как ухмыляется Макс, как вопросительно приподняла бровку Томочка, как улыбается своей сухой улыбкой Димочка. Катрин так вообще сидит с видом объевшегося чеширского кота, который вот-вот исчезнет, и от него останется…

– Да, было интересно, – громко произнес Гера, садясь ровнее. – Я бы сказал, забавно.

– Внимание! Новая тема! – напомнил о себе историк.

Новая тема Соню не занимала.

– Послушай! – кинулась она к новенькому, как только прозвенел звонок. – Ты можешь меня не трогать?

– Могу, – легко согласился он. – Да я и не трогаю. Просто хотел помочь!

– У меня уже есть парень! Понял? Есть! И дружить я с тобой не хочу!

Откуда взялось это детское слово «дружить»? Сказала бы лучше «общаться»! И, чтобы сразу все стало понятно, чтобы больше не задавали вопросов, рванула к выходу:

– Падалкин! Подожди!

Соня побежала по проходу, сумкой снося еще не убранные учебники и тетради. Подхватила Димочку под руку:

– Спасибо! – и поцеловала его в щеку.

Или не поцеловала? Ведь могло же и показаться.

Щека Димочки наливалась медленно краснотой.

Не показалось. Поцеловала. У всех на виду.

– Ты сейчас куда? – спросила вдруг охрипшим голосом.

– Куда все, – растерялся Димочка. Приподнял руку, чтобы коснуться щеки, но не завершил движения. Замер.

Мимо, весело улыбаясь, протопал Фил. Он в этой игре участия не принимал.

– Вот и пошли! – Соня дернула Димочку за локоть. Но Падалкин словно прилип к полу.