Удобно расположив все это великолепие на скатерке, покрыв ею плоскую крышку баула (столика в купе было не предусмотрено), мы выпили за знакомство, потом за дорогу, потом еще за что-то под неодобрительные взгляды аристократических соседей из купе напротив. Но коньячок был хорош, закусочки тоже, хотя как-то не принято коньяк ничем закусывать, так что маринованные и соленые грибки подошли бы более под водочку вместе с расстегайчиками[62] с разнообразной начинкой. Может, в этом и таилась неприязнь чопорных аристократов, сидящих напротив, к нашей пирушке. А чем еще прикажете в дороге заниматься? «Превосходительство», разомлев, было и соседям напротив предложил присоединиться к нам, на что они надменно отказались с таким видом, будто профессор предложил им отведать жареную лягушку. Хотя, может, аристократы, они более лягушек уважают, а у нас так даже простых устриц не было…

Одним словом, толстяк оказался простым и радушным, и я уже поблагодарил судьбу, что не еду с каким-нибудь напыщенным «фон бароном».

– Любезнейший Александр Павлович, вот вы – юрист, судя по всему, преуспевающий, раз в первом классе путешествуете, – слегка заплетающимся языком вещал «его превосходительство». – А известно ли вам, сколько расплодилось шарлатанов, лечащих электричеством? И многих ли из них осудили?

– Модест Сергеевич, я уже года два как оставил практику, – ответил я, – но, смею предположить, что ни одного.

– Верно, расплодилось шарлатанов, месмеризм всякий, гипнотизм, – с неожиданной злостью в голосе произнес только что еще пьяненький и добродушный «превосходительство», – несчастные больные им верят, а потом к нам пожалте, в анатомический театр. И все при полном попустительстве властей… А вы чем, Александр Павлович, хлеб свой насущный зарабатываете? – тоном допрашивающего жандарма произнес толстяк. – Или богатые родители обеспечивают, раз по специальности не работаете?

– Нет у меня богатых родителей, – пытался защищаться я от наскока внезапно впавшего в гневливость профессора, – я зарабатываю наукой.

Да он алкоголик, у них часто бывают такие немотивированные переходы от благодушия к ненависти. Только мне вагонного скандала не хватает! Вон и соседи с интересом уставились на нас – развлечение им привалило нежданно-негаданно.

– Уроки, что ли, даете, молодой человек? Знатно, выходит, зарабатываете, – продолжал давить на меня толстяк и подозрительно посмотрел на мои тонкие перчатки. – А может, вы карточный шулер, милостивый государь?

– Что вы, Модест Сергеевич, – я попытался успокоить разошедшегося анатома, – я – изобретатель, химик, работаю с анилиновыми красителями…

– Ах, я старый осел! – вскричал профессор на весь вагон, отчего аристократы вздрогнули. – Да ведь это – термические или химические ожоги, хотя скорее первое. Да и перчатки эти… Не вы ли, сударь, пациент доктора Вышеградского Леонтия Матвеевича, который в «Военно-медицинском журнале» только что опубликовал статью о лечении химика, получившего при взрыве и пожаре лаборатории ожоги четверти поверхности тела, преимущественно туловища и головы? У нас в Академии целая дискуссия по этому поводу разгорелась, и ко мне приходили узнать о моем мнении. Говорили еще, что этот химик пытался вытащить из огня своего товарища, разбирая горящие обломки голыми руками! Но ведь вы же представились юристом?!

– Да, я окончил юридический факультет университета, но всегда интересовался химией, – ответил я, с одной стороны, радуясь, что буян успокоился, а с другой – сетуя на то, что сейчас начнутся расспросы, – и потом организовал лабораторию.

– И как продвигались ваши дела? – заинтересованно спросил профессор. – Все же юрист и вдруг – увлечение химией!

– Довольно успешно, профессор, – не удержался я от похвальбы. – Три привилегии и четыре международных патента. (Удалось получить подтверждение заявки на сульфаниламид в России, во Франции, Британии и САСШ.) По одной привилегии продукт выпускается, одна – на испытании – вот еду к Дмитрию Ивановичу Менделееву, и одна еще планируется для промышленного размещения.

– И все – красители? – поинтересовался профессор.

– Нет, нам с коллегой, царствие ему небесное, это он погиб при взрыве, – сказал я, – удалось синтезировать препарат, обладающий доселе неизвестной мощной противомикробной активностью. Это должно перевернуть медицинскую науку и спасти миллионы жизней.

– Вы провели опыты, подтверждающие это? Может быть, вы выступите у нас в Академии?

– Да, мы провели необходимые эксперименты на мышах и сами попробовали препарат. – Тут я, естественно, соврал, у нас и синтез еще не был закончен, но надо вызвать интерес научного сообщества, это ведь не секретный пока тротил. – Но все документы, протоколы экспериментов и журнал сгорели при пожаре (вот и объяснение, так сказать, зуб даю, что было, а поди – проверь). Лаборатории у меня теперь нет, попрошу Дмитрия Ивановича и его сотрудников о помощи в синтезе – повторим эксперименты, и тогда можно и у вас доложить.

Тут подъехали к Твери, и все пошли на выход – прогуляться и в ресторан. Вышли и мы с Модестом.

– А не пойти ли нам, уважаемый Модест Сергеевич, – откушать чего-нибудь горяченького? – предложил я.

– С превеликим удовольствием, – ответил профессор, – я и сам собирался вам это предложить.

В ресторане мы заказали маленький графинчик водочки и по тарелке селянки. Именно селянки, а не солянки, каковой мог бы считаться рассольник. А блюдо, которое испокон веков готовят на железной дороге из ветчины, колбаски, мяса двух или трех сортов, с каперсами, оливками и лимоном. Все это долго должно томиться не менее восьми-десяти часов (в более позднее время – в котле раскачивающегося на ходу вагона-ресторана) и является незаменимым добавлением к водке в запотевшем лафитничке[63]. В наше время нужно держать водку в морозилке и туда же поставить на полчаса лафитнички, чтобы водка не нагрелась. А как будет здесь, не знаю…

– Водка холодная? – спросил я полового. В тверском ресторане был именно половой, а не вышколенный официант, как в Москве.

– Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, – со льда-с.

– Ну вот, груздочков еще, огурчиков малосольных с укропом, пирожков с капустой (свежие ли?), и давай, неси все сразу, – распорядился я, – а то не успеем.

– Успеете, ваше сиятельство и ваше превосходительство, час-полтора будем стоять, и без пассажиров первого класса поезд не уйдет-с! – успокоил нас половой. – Так что сначала закусочка, а потом и селянку вам принесу с пылу с жару-с.

Все было выше всяческих похвал, свежим и вкусным. Мы еще успели вдоволь напиться чаю, я расплатился и оставил щедрые чаевые, на что половой, кланяясь, провожал нас до выхода. Вернулись в вагон при втором звонке и продолжили путь.

Как ни странно, я неплохо выспался, несмотря на то что диван раскладывался только до полулежачего положения, постельного белья, даже подушки, не полагалось, только пледы, которые принес проводник. У него же можно было заказать чай и папиросы. Более опытные пассажиры везли с собой подушки-думочки, я же оказался «на бобах», но, поворочавшись, уснул под посапывание профессора и стук колес. Утром проснулся и отправился в ватерклозет. Оказалось, что никакого «ватера» в нем нет, слив отсутствовал, вместо него – педаль сброса.