Хвост машин выстроился перед въездом, аэропорт перекрыт. Какая-то делегация прибыла в столицу. Милиционеры в белой сбруе. «Алё, шеф… Нам по-быстрому, где твоё начальство». Доверительная беседа с тучным капитаном в фуражке размером с площадку для вертолёта. Машина объезжает очередь.

Все трое стояли в гулком зале среди суетящихся людей. Старший направился к кассам переменить рейс и дату отлёта, путешественник ждал, его прочно держали за локоть. Провожатый вернулся. Поглядели по сторонам. Времени навалом, может, выпить на посошок, чтой-то в горле пересохло. «Народу больно много». — «А чего нам народ. — Пассажиру: — Ты как?» — «Никак», — сказал приезжий. «Сабля-бля. Компанию поддержать не хочешь?» Пассажир испытывал неприятную слабость в ногах. Он сказал: «Дайте мне билет. Никуда я не денусь, сам управлюсь». — «Ишь ты какой… ну, пошли». — «Куда?» — спросил турист. Ему не ответили. Табличка на дверях в коридоре: «Для служебного пользования».

«Это для персонала», — сказал пассажир. «А мы и есть персонал». — «Не пойду». — «Чего?! Ну-ка…» Шибануло в нос едкой сыростью. Блеснул мёртвенной желтизной кафель. Человек запер дверь и оставил ключ в замочной скважине.

«Дай погляжу на тебя, землячок. — А он ещё ничего. — Ну-к, повернись».

Оба стояли, тяжело дыша, над приезжим, который лежал ничком на каменном полу, одна рука подвернулась под живот. Тот, кто был главным и потрудился больше всего, тяжело дышал, утирал пот; глаза его, цвета мыльной пены, остекленели, похоже, что у него произошло семяизвержение. Где-то лилась вода. Повернувшись, он побрёл к писсуару. Чемодан приезжего стоял у входа, ключ торчал в скважине.

«Вставай, земляк… Ну чего, так и будем валяться?»

Рывком подняли, шлёпнули по щекам, подвели к раковине, обмыли и вытерли бумагой разбитое лицо пассажира. Насадили на нос очки. Заботливо отряхнули, почистили одежду, пригладили волосы. Вдвоём под руки вели иностранца по коридору. Один из них нёс чемодан. Голос чревовещателя скрежетал в зале, регистрация закончилась. Барышня за стойкой спросила, не нужна ли медсестра. Приезжий покачал головой. Он обернулся — провожатых уже не было.

Три постскриптума участников круглого стола

Вы, как я понял, автор этого произведения. Так вот, я бы хотел сделать несколько замечаний. Вы тут вывели меня, как бы это сказать, в довольно-таки отрицательном свете. Ну, это ваше дело. Вы говорите, если кто-то подумает, что рассказ выдуман, то это, дескать, неверно; дескать, на самом деле всё так и было. Так вот, давайте внесём ясность. Было-то было — только совсем не так.

Мы, действительно, когда-то дружили. Виделись чуть не каждый день. Что я его будто бы не пускал к себе домой, не приглашал в гости, такого случая не помню. Дело было ещё при Сталине, — ну, сами понимаете, что было за время. И судить о нём по сегодняшним меркам было бы неправильно. Его, действительно, арестовали, за что, по правде сказать, не знаю. Время было такое. Самое главное — что всё это сочинено с его слов, вы это сами признаёте.

Через много лет он вдруг является — я даже не знал, что он живёт за границей, — и начинает меня шантажировать. Я, конечно, мог его просто вышвырнуть вон. Тем более, что он ещё стал грозить оружием. Но я решил запастись терпением, ради нашей молодости, старой дружбы. У вас получается, что я будто бы испугался. Это ложь. Сами подумайте: кто я и кто он. Мне достаточно было только мигнуть, и он бы вылетел из моего дома со скоростью реактивного самолёта.

Самое главное, моя совесть была чиста. Вы вот тут рассуждаете о памяти, нельзя забывать, то да сё. Простите, но всё это не по делу. На самом деле он приехал, чтобы мне отомстить. И весь ваш рассказ написан с одной только целью: оправдать самосуд. Вот, дескать, были совершены преступления, никто не наказан, а надо бы, дескать, со всей этой сволочью расправиться. А вот к чему всё это могло привести, эти самоуправные суды, об этом вы не подумали. Вы за сто вёрст от нашей жизни, от интересов народа, они вам чужды — так же, как и этому, не знаю уж как его назвать, вашему герою.

Вообще, я вам скажу: хватит сводить счёты. Не прошлым надо жить, а будущим. Слишком много проблем, в частности, экономических, стоит перед страной. И мы их решаем, мы, деловые люди. А эти бывшие зациклились на своих переживаниях и думают, что все должны ими заниматься.

Но я всё-таки хочу вернуться к этой истории. Могу открыть тайну, да и какая это тайна: меня, действительно, вызывали, от меня хотели узнать правду. Вообще-то им и так всё было известно. Так что, вздумай я отказаться, ничего бы всё равно не изменилось. Нашли бы другого. А у меня были бы большие неприятности. Это вам сейчас хорошо говорить, а вот пожили бы вы в то время. Вы бы иначе рассуждали. Голову даю на отсечение: любой из вас поступил бы так же, как я.

Ничего я не придумывал. От меня требовали говорить правду, я и сказал правду. Что имели место антиправительственные, подрывные высказывания. Подрывные планы. Было? Было. За такие дела в любой стране по головке не погладят. А у нас, между прочим, всё было не так уж плохо. Нечего кричать о лагерях. Кто там сидел, сидел за дело. И его, если уж говорить начистоту, посадили за дело, заслужил, вот так.

И последнее, насчёт мнимых палачей. Я моих ребят знаю, они мне никогда не лгут. Я от них получил полный отчёт: как довезли до аэродрома, как посадили в самолёт, и оревуар — нечего ему у нас делать. А то, что вы там написали, избиение в сортире и прочее, если это он вам рассказал, то пусть останется на его совести. Всё из пальца высосано, вот так.

Я была замотана, когда он позвонил, — живёшь в вечной суете, — как-то даже не сразу сообразила, что к чему. То есть, конечно, я его вспомнила. Тут написано, будто я забыла, как его зовут, вот уж неправда, просто я была замотана, ну и, конечно, столько лет прошло, ну а что касается всей этой истории, будто он приехал с целью убить стукача, я об этом ничего не знаю, может, и правда, у нас, между прочим, сейчас добыть оружие плёвое дело, были бы деньги, короче говоря, мне ничего не известно, я вообще не понимаю, зачем меня сюда впутали. Да и дело-то было сто лет назад, чего ворошить-то, я даже не знала, что люди могут быть такие злопамятные. Сергей тут правильно сказал, что ничего бы всё равно не изменилось, знаете, как тогда говорили: органы не ошибаются, раз арестован, значит, ау, ничего уже не изменишь, а тут тебе говорят, если не подпишешь, значит, ты помогаешь врагу народа, значит, ты сама соучастница. Тут себя надо спасать, а человека всё равно не спасёшь. В общем, запудрили мозги, а ведь сами понимаете, я была совсем девчонкой. Да я не хочу оправдываться, чего там, я вам вот что скажу: моя вина другая. Это я была во всём виновата. Тут намекали на антисоветскую пропаганду, антисоветские разговоры, я уж не помню, о чём они там разговаривали, по-моему, дело совсем не в этом. А дело в том, что оба были в меня влюблены по уши. А я, между прочим, была очень недурна собой, я была, чего уж там, самой красивой девушкой на курсе, спросите хоть кого, ну и, конечно, кокетничала почём зря, как это там поётся: и сердцами бессчётно играть, вот так же и я играла, а если говорить серьёзно, то разжигала ревность у обоих, этому говорю, что тот меня поцеловал, а тому намекаю, что с этим чуть было не… Ну и кончилось тем, что возненавидели друг друга, и он начал стучать на своего друга. Вот вам и вся история.