— Быстрее ногами перебирай, — пихает в плечо тот, что идет сзади.

Споткнувшись, я падаю на землю. Сдираю ладони в кровь.

Амбалы хохочут, ждут, когда встану, и снова толкают. Так повторяется несколько раз. Глупые забавы!

— Ну все. Довольно, — приказывает тот, что пониже ростом, и мы опять двигаемся в сторону домика.

Я шмыгаю носом и смотрю себе под ноги, цепляясь взглядом за кровь на руках. Местные пейзажи больше не кажутся умиротворяющими и волшебными. Теперь я буду видеть их в кошмарах.

Несколько минут, что мы идем до ворот, у которых стоят две черные машины, превращаются в самую настоящую пытку. Мужик сзади, словно нарочно, то подножку подставит, то за задницу ущипнет.

Отчасти Дамианис прав. Мне не следовало брать этот чертов заказ, чтобы не чувствовать себя жертвой. Жажда получить быстрые деньги за, казалось бы, простую работу привела вот к такой чудовищной расплате. В жизни бы не подумала, что так запросто можно покупать или похищать людей, а потом делать с ними все, что заблагорассудится.

Остановившись у одной из машин, амбал, который все время шел позади и донимал своим «вниманием», ни с того ни с сего отвешивает мне пощечину. До гулкого звона в ушах. Не припомню, чтобы их старший давал подобные распоряжения.

— Хоть бы покричала для приличия. Ведешь себя, как смирная овца. — Мужик зло сплевывает мне под ноги.

Едва сдерживаюсь, чтобы не плюнуть гаду в лицо. Не знаю, во что втянул меня Леон, но мне это до жути не нравится. Зато вдруг четко осознаю, как себя вести. Нельзя показывать страх.

— Немая, что ли? К тебе обращаются.

Бугай опять замахивается, но второй «шкаф» его останавливает:

— В целости и сохранности было поручено доставить.

— Ну да. Маршалл ей голосовые связки проработает... А если боссу не зайдешь, сам вставлю тебе по гланды, — похотливо ржет мерзавец. — Тебе понравится.

Вроде неприятные, поганые словечки вылетают не изо рта Дамианиса, но именно его я сейчас ненавижу и презираю всем нутром. За что Леон так со мной? Попользовал перед тем, как отдать другому? Или другим. Сволочь. Не мог спрятать или отпустить?

— Артура ждем? — Качок оглядывается.

— Написал, что на разговор задержится. Поехали.

— Когда этого Дамианиса кто-нибудь по-настоящему грохнет? За что ему такие привилегии от Версаля?

— За то, чего у тебя нет. Я сейчас про мозги. Запихивай эту шалашовку в салон.

Меня заталкивают на заднее сиденье, и машина трогается с места. Когда мы выезжаем из поселка и оказываемся на трассе, здоровяк за рулем утапливает педаль в пол, прибавляя скорость, будто торопится на кладбище, а не в город.

Пытаюсь дышать и не думать о том, что вскоре ждет. Не думать, что этот подонок, который остался сейчас в беседке с неким Артуром, с такой легкостью отдал меня каким-то ублюдкам, еще и попросил за меня деньги.

И да, мы не прятались и не сбегали. Леон просто выигрывал время. Чтобы успеть попользоваться самому.

Не припомню, когда плакала, ощущая внутри боль такой силы. Меня будто выворачивает наизнанку. Наверное, последний раз подобное я испытывала на похоронах матери. Вот и сейчас слезы текут без остановки. Мне страшно и больно. Стараюсь думать о светлых моментах в жизни, которых было предостаточно, но ни черта не помогает. Все больше затягивает в пучину отчаяния. Не представляю, как себе помочь. Как справиться с двумя огромными мужиками в одиночку? Наверное, никак?

— Чего рыдаешь, красивая? — усмехается громила и, открыв окно, закуривает сигарету. — Откуда к нам такая пташка залетела?

— Хакерша какая-то. У Дамианиса она бабки увела.

Бугай присвистывает:

— И до сих пор на своих двоих ходит?

— Ну натянул, похоже, и дырки разработал ей. Вон какая смирная.

— И как тебе? — Амбал поворачивается. — Понравилось? С Алексом пожестче аттракционы ждут. Босс у нас с особенными предпочтениями, — мерзко гогочет он.

Хочется истошно закричать и попросить остановить машину, но приходится держать покерфейс. Хотя со слезами на щеках — так себе игра. Может, накинуть ремень безопасности на того, что за рулем, спровоцировать аварию? Всяко лучше, чем сидеть и ничего не делать. Но бугай, отпускающий низости в мой адрес, словно заподозрив неладное, тянется в карман пиджака и достает наручники.

— Руки, — командует он.

— Да что она сделает, метр с кепкой? Оставь так, — потешается качок и крутит головой. — Сука, не пойму, Артур, что ли, догнал и подрезает?

Бугай тоже оглядывается, смотрит в боковое зеркало.

— Он. Фарами моргает.

— Набери его.

Амбал делает, как велят, оставив свою идею с наручниками.

— Недоступен, — заключает он.

— Ладно. Сейчас все выясним.

Машина прижимается к обочине.

Пока эти двое переговариваются и сконцентрированы на своем главном, я размышляю о побеге. На улице давно стемнело. Шансы оторваться от погони невелики, но попытаться стоит: в школе у меня был рекорд в беге на сто метров. Хотя если гады начнут стрелять, то быстрые ноги никак не помогут…

Машины стоят близко друг к другу, но главный не торопится выходить. Настойчиво мигает фарами.

— Ну да, не барское же это дело. Выйди узнай, что Артуру надо.

Замки блокировки щелкают. Мне требуется два вдоха, чтобы решиться. Возможно, глупо поступаю и очень рискую собственной жизнью, но другого шанса спастись не будет. Если уж на то пошло, лучше от пули умереть, чем от рук какого-то мерзкого ублюдка.

Дергаю ремень безопасности и накидываю его на гниду, что сидит за рулем. Затягиваю и держу одной рукой, а другой пытаюсь открыть дверь. Она поддается и, выскользнув на улицу, я что есть мочи бегу в ту сторону, где виднеется лес. Адреналин гонит кровь по венам.

Говорят, у страха глаза велики, у моего они — безразмерно огромны! Несусь с запредельной скоростью, практически не чувствуя тела. Добегаю до деревьев, чуть-чуть петляю и падаю на землю, натужно дыша. Легкие горят огнем, сердце грозится выскочить из груди. Голова кружится.

Даю себе передышку, чтобы потом бежать к какой-нибудь деревне или заправке и сообщить в полицию о нападении. Да хоть куда! Лучше в тюрьму, чем в неизвестность или к любому из извращенцев. С меня хватит!

Чуть отдохнув, поднимаюсь на ноги, но замираю на месте, когда совсем близко слышатся чьи-то тяжелые шаги.

— Ну что? Набегалась?

Тело немеет. Грудь словно ножом вспарывают отчаяние и