Бьерн веселится без меня? Глупости! Я засмеялась. Смех получился квохчущим, как крик больной курицы. Олав отшатнулся:

– Он не может вернуться к тебе! Ты должна не плакать, а гордиться им!

Даже если он мертв? Я вопросительно покосилась на Олава и только теперь заметила, что под его губами пролегла тяжелая, глубокая складка, а глаза утонули в едва заметной сетке морщин. Должно быть, и ему пришлось несладко в этом походе…

– Дара! Разве Бьерн хотел бы видеть тебя такой?! Ты должна жить!

И тогда я заговорила. Да нет, не заговорила, а закаркала, словно старая ворона.

– Зачем? – спросила я. Олав обрадовался. Я видела это по его лицу. Он искал ответа, но не находил, и постепенно радость стекала с его лица, как дождевые струи.

– Даже ты не знаешь, для чего мне жить, – сказала я, – Зачем ты пришел, конунг? Какое тебе дело до моей болезни? Когда-то ты был моим другом, но теперь ты мой конунг, и не более того.

– Дара!

Что он хотел доказать этим криком? Что все еще остался прежним босоногим мальчишкой, которого я любила? Но мы оба знали, что это не так…

– Однажды я уже просила тебя уйти, – произнесла я. – Прошу и на этот раз. Уходи.

Он вскочил, открыл рот, словно желал что-то сказать, но, так ничего и не вымолвив, вышел прочь. Я проводила его взглядом. Олав никогда не отступал. Он еще вернется, чтобы беспокоить меня своими дурацкими расспросами и уговорами…

Я быстро собрала вещи и вышла на двор. Марша с дочерьми стояли на обочине дороги и глядели вслед удаляющимся всадникам. Проскользнув мимо, я двинулась к морю. Теперь я пошла уже не к камню Бьерна, а дальше по берегу, к отвесным утесам, где в глинистой стене над морем были удобные пещерки. Там Олав и его речи не достанут меня…

Забравшись в небольшую, сглаженную брызгами нишу, я уставилась на море. Потихоньку, словно убаюкивая, оно шумело под скалой и вовсе не собиралось отдавать Бьерна. Оно было бездушно, ненавистно и прекрасно. Прекрасно лишь потому, что где-то там, в темной глубине, остался Бьерн, и потому, что он так любил его… Наверное, даже больше, чем меня.

Олав подметил верно – мужу не понравились бы мои слезы. «Ты обязана жить», – сказал бы он и уж, наверное, сумел бы объяснить зачем. Я закрыла глаза, Могущественные боги, как давно я не слышала его голоса, не гладила его плечи и не смотрела в любящие глаза!

Не в силах выносить одиночества, я вскочила, сложила ладони у губ и закричала. – Бьерн! – звала я Бьерн!. Но никто не ответил. Обессилев и осипнув от крика, я упала на землю, опустила голову на колени и жалобно прошептала:

– Ну зачем же мне жить, Бьерн? У меня ничего не осталось – ни родни, ни семьи, ни любви. Даже надежды…

– Тогда живи ради мести, – сказал он. – Ради чего угодно, только живи!

Я вскочила и огляделась. Рядом никого не было, но я слышала голос Бьерна! Слышала! Он все-таки вернулся ко мне, пусть хоть на миг, пусть лишь для того, чтоб спасти мою держащуюся на волоске жизнь, но вернулся! А разве хоть когда-нибудь он предавал меня? Но почему он говорил так печально?

Я вспомнила увещевания Олава. «Бьерн веселится в Вальхалле», – уверенно заявил он. А если Вальхалла есть на самом деле? Если своими стенаниями я не позволяю Бьерну достичь желанных чертогов Одина? Может, это из-за моей скорби он так печален?

Я знала о судьбе тех, кого любящие родичи не желали признать умершими. Они становились вечно неприкаянными кромешниками: Домовыми, Пастенями, Блазнями, Блудячими Огнями, или шилыханами, как Баюн… Бьерн не заслуживал подобной участи!

Прозрение и вина больно ударили по сердцу. Едва заставляя шевелиться немеющие губы, я собралась с духом и выдавила самые страшные слова, что когда-либо пыталась произнести.

– Уходи, Бьерн, – сказала я. – Я буду жить. Уходи в свою Вальхаллу к своему одноглазому богу. Веселись там и не беспокойся – я отомщу за тебя и за свою искалеченную жизнь! Я стану воином, Бьерн, и, кто знает, может, мое воинское умение позволит мне однажды войти в Вальхаллу и обнять тебя…

Показалось мне или впрямь по рукам скользнуло чье-то теплое дыхание – не знаю, но дышать стало легче, а мысли обрели ясность и чистоту, как воздух морозного утра.

Успокаиваясь, я задумалась над словами Бьерна. Жестокие боги отобрали у меня дом, любовь и надежду, но оставили ненависть. Ох как многим я должна, была оплатить в этом мире! «Слепец», – услужливо подсказала память. Да, слепой старик… Он сумел отомстить. встало разоренное лесное печище, а ведь ему и в голову не приходило, что слепой лесовик сумеет добраться до могущественного киевского воеводы. Слепцу помогли мары. Мне бы таких помощниц! Ах, старик, старик, знай я, что все так выйдет, – не смотрела бы на тебя как на сумасшедшего, а вбирала бы каждое твое слово – глядишь, и научилась бы призывать на помощь безликих ночных посланниц…

Стало холодно. Я пошарила в суме, вытянула из нее теплый полушубок и накинула его на плечи. Зацепившись за рукав, следом выскользнул небольшой тряпичный сверток. Он не удержался на покатом склоне и, весело подпрыгивая, покатился к обрыву.

– Стой! – Я поймала узелок уже у самого края и с недоумением воззрилась на грязные, покрывающие его тряпки. Каким чудом он очутился в моей суме? Может, Марша подсунула какой-нибудь свой оберег в надежде, что он излечит меня от тоски по мужу?

Я развернула тряпицы. На ладонь выкатилось темное железное колечко. Внутри него на тонких, словно ниточки, лапках дрожал зеленовато-крапчатый камень. Он походил на припаянного к ободу паука. Где-то я видела этот камень…

«Слепец», – услужливо подсказала память.

Верно. Это оберег слепца. В тот день, когда старика похоронили, его принес и отдал мне Олав.

Я повертела находку в руках. Это не был обычный оберег от злых духов, от него веяло затхлостью и темнотой, словно от паучьего гнезда. А что если?..

Я закрыла глаза и приложила оберег к груди. Ничего. Может, нужно иначе? Мои пальцы разорвали ворот рубахи, сунули каменного паука внутрь и плотно прижали его к голой коже.

– Морена! – прошептала я. – Услышь меня, Морена! Ты же знаешь, что лишь одно чувство не покинуло моей души! Пришли своих слуг, Морена, и я отплачу им жизнями моих врагов!

Похолодало. Паук в моих потных пальцах стал склизким и влажным, но ничего не получалось. Я вздохнула и уже собралась было вытащить его, но тут почувствовала легкую щекотку, словно оживающий каменный паучок зашевелил тонкими лапками. Постепенно шевеление становилось заметнее. Лапки паука требовательно скребли мою грудь, царапали кожу и тянулись внутрь к самой душе. Захотелось отшвырнуть подальше проклятый талисман, но как же тогда Хаки и убийцы Бьерна? Неужели те, что были мне дороги, не заслуживали отмщения? Если отказаться от помощи мар, то мне никогда не найти своих врагов – ведь убийцу Бьерна я даже не видела…

Стиснув зубы, я еще крепче вжала паука в грудь. Его лапы проткнули кожу, заползли в тело и принялись копаться в нем, как черви в трупе. Боль ударила, закружила, и я услышала голоса.