– Я ничего не знаю ни о каком мужчине, – сказала она. – Я здесь с рассвета. Мне прислали записку с просьбой прийти, и я нашла сестру Клемент. У нее чума.

– Но кто попросил тебя прийти? И как ты вышла? Я думал, монастырь закрыт на все замки.

– Не знаю – что касается твоего первого вопроса. Записку нацарапали на клочке пергамента и подсунули мне под дверь. Я тотчас же пришла сюда… Что же касается ответа на твой второй вопрос, то рядом с кухней есть калитка, которая всегда не заперта, хотя известно об этом не многим. Сестра Клемент постоянно пользовалась ею, когда хотела выскользнуть наружу и отправиться помогать беднякам.

Голос у нее прервался, и Бартоломью снова обнял ее.

Он не произнес ни слова, пока она тихонько плакала, а Грей переминался с ноги на ногу на пороге. Сестра Клемент на полу едва дышала; ее конец был уже близок. Филиппа взглянула на монахиню и с мольбой подняла глаза на Бартоломью.

– Ты можешь ей помочь?

Бартоломью покачал головой. За последние несколько недель он повидал множество подобных случаев, и ему не нужно было даже осматривать несчастную, чтобы понять: здесь он бессилен. Даже вскрытие бубонов не принесло бы ей ничего, кроме лишних страданий.

– Но ведь ты врач! Ты должен что-нибудь сделать!

Бартоломью вздрогнул, как от удара. Эти слова он слышал каждый день, но они ранили по-прежнему. Он подошел взглянуть на пожилую женщину и сложил ее руки так, чтобы ослабить давление на нарывы под мышками. Бубоны у нее в паху лопнули, испуская зловоние, которое стало для Бартоломью привычным, но не перестало вызывать отвращение. Он послал Грея за священником, который причастил бы умирающую, и остался беспомощно сидеть на месте. Филиппа у него за спиной тихонько плакала. Он взял ее за руку и вывел наружу, на свежий утренний воздух.

– Почему ты пришел, Мэтт? – спросила Филиппа.

– Явился тот студент и сказал, что я нужен в монастыре. Похоже, он сам не знает кому.

– Сначала записку с просьбой подойти сюда получаю я, потом ты. Что происходит? Кому понадобилось, чтобы мы вместе оказались здесь?

Филиппа обвела вокруг себя взглядом, будто надеялась, что неизвестный вот-вот покажется из кустов.

– Друг или враг? – рассеянно вопросил Бартоломью.

Он очень боялся, что это все-таки враг, который хотел, чтобы Филиппа оказалась рядом с зачумленной, а Бартоломью об этом узнал. Его охватил внезапный гнев. Кому понадобилось устраивать такое? Что они сделали плохого?

– Теперь, когда я вырвалась из этого ужасного места, я ни за что не вернусь обратно, – заявила Филиппа с неожиданной горячей решимостью. – Я решила. Я могу жить с тобой и Жилем. Буду спать в твоей кладовке.

– В колледже чума, Филиппа, – возразил Бартоломью. – Там небезопасно.

– Здесь тоже чума! – пылко сказала Филиппа, махнув в сторону хижины. – И вообще, – продолжала она, – я не одобряю монахинь, которые отсиживаются за монастырскими стенами. Сестра Клемент единственная вела себя достойно.

– Ты хочешь такой смерти? – спросил Бартоломью, кивнув на хижину, где умирала пожилая женщина.

– А ты? – парировала Филиппа. – Ты ведь каждый день имеешь дело с зачумленными, и ничего. И Грегори Колет тоже. Не каждый, кто соприкасается со смертью, заражается ею.

Бартоломью не знал, как быть. О том, чтобы забрать Филиппу в Майкл-хауз, не могло быть и речи. Хотя мастер Уилсон и не в состоянии как-то воспрепятствовать этому, церковники стали бы возражать. Ставни не закрывались должным образом, не было отдельных уборных, которыми она могла бы пользоваться. Оставалось одно – отвести девушку к Эдит. Его сестра не прислушалась к его совету запереться в доме, да и Стэнмор тоже пытался продолжать вести торговлю. У них Филиппа не так надежно защищена от чумы, как в монастыре, но ничего лучшего в голову Бартоломью не приходило.

Вернулся Грей, ведя с собой августинского каноника из Барнуэлла, которого он отловил. До них донеслось бормотание: монах соборовал умирающую. Несколько минут спустя он вышел, сообщил им, что сестра Клемент скончалась, и отправился по своим делам. Для него это была первая за сегодня заупокойная молитва в длинной череде, и кто знает, суждено ли ему было увидеть день завтрашний?

Бартоломью взял Филиппу за руку, и они вместе зашагали по Барнуэлльской дороге. Грей следовал за ними по пятам.

Бартоломью решил отправиться в Трампингтон, домой к Эдит, незамедлительно. Предстояло проделать весь путь пешком: он не знал, где можно взять лошадей. Повсюду свирепствовала чума, и лошади без присмотра паслись на полях. Бартоломью обернулся к Грею.

– Вы можете что-нибудь рассказать о человеке, который передал вам записку? Как он выглядел?

Тот пожал плечами.

– На нем была ряса доминиканца, капюшон закрывал лицо. Впрочем, пальцы у него были в чернилах, и он запутался в полах своего одеяния, когда уходил.

Пальцы в чернилах. Это мог быть клерк или студент, настолько непривычный к длинной монашеской рясе, что спотыкался на ходу. Неужели фанатичные заговорщики теперь ополчились на него? Было ли это предостережением, что он уязвим из-за Филиппы, ошибочно считая, что она надежно укрыта от опасности в своем монастыре? Он никак не мог взять в толк, ради чего такие хлопоты. Нынче никто из тех, кто видел новый рассвет, не был уверен, что доживет до заката. Достаточно просто подождать. Зачем понадобилось трудиться и травить Элфрита? В голове Бартоломью снова закрутились мысли об убийстве, и он крепче сжал руку Филиппы, радуясь ощущению теплоты и поддержки. Она улыбнулась ему, и они зашагали к Трампингтону.

Эдит обрадовалась Бартоломью и удивилась Филиппе. Она немедленно захлопотала вокруг обоих и отвела Филиппе небольшую комнатку в мансарде, где никто не нарушал бы ее уединения. Освальд Стэнмор как раз заканчивал поздний завтрак в гостиной и занял шурина разговором, а Эдит увела гостью.

– Жена будет рада компании, – сказал Освальд, ткнув большим пальцем в сторону лестницы, по которой поднялась Эдит. – Она тревожится о Ричарде. Мы не получали никаких вестей с тех пор, как разразилась чума. Я все твержу ей, что надо воспринимать неопределенность как добрый знак; другое могло бы означать, что его уже похоронили.

Бартоломью ничего не ответил. Ему не хотелось напоминать Стэнмору о десятках безымянных тел, которые у него на глазах сваливали в ямы. Нередко люди умирали прямо на улицах, чумная телега подбирала тела, а имена их так и оставались неизвестными. Бартоломью был уверен: Стэнмор не мог не видеть этого, когда ему приходилось по делам бывать в городе, но он старался не думать о таком. Ему не хотелось верить, что Ричарда сбросили в какую-нибудь яму в Оксфорде и родные не найдут даже его следов.

– Что нового? – поинтересовался Стэнмор.

– Вчера еще пятнадцать человек умерли, восемь из них – дети, – сказал Бартоломью. – Я утратил счет потерям, а клерк, который должен отмечать число тел, отправляющихся в ямы, почти всегда пьян. Мы, вероятно, никогда не узнаем, сколько народу погибло в Кембридже.