— Не гони волну! Если бы полиция что-нибудь пронюхала то давно нагрянула бы сюда. Ты хочешь убрать его исключительно ради мести. Ведь это он грохнул вашего вождя, верно? Нафаршировал его кишки свинцовой начинкой?

— Он убил его во сне...

— Ну, народ! Всякий раз, когда я слышал о вас, арабах что-нибудь такое, меня всегда это поражало. Знаешь, почему израильтяне лупят вас с неизменным постоянством? Потому что у вас на уме одно возмездие, вы вечно пытаетесь расквитаться за прошлые обиды. Вот и сейчас ты готов рискнуть всей операцией только ради того, чтобы отомстить.

— Кабакова нельзя оставлять в живых! — злобно выкрикнул Фазиль.

— Э-э, да это не просто месть! Это еще и трусость. Ты боишься, что, если не прикончишь его, пока он раненый, беспомощный, так он сам как-нибудь среди ночи нанесет визит — на сей раз тебе!

У Фазиля пересохло в горле, потемнело в глазах. Слово «трусость» повисло в замершем воздухе, давящем вдруг разлившейся в нем предгрозовой наэлектризованной тишиной. Громадным напряжением воли Фазиль подавил в себе вспышку гнева. Арабу легче проглотить жабу, чем снести оскорбление. Далиа осторожно шагнула к кофейнику и, заслонив их друг от друга, прервала поединок горящих взглядов. Она налила себе кофе и осталась стоять, прислонившись бедром к выдвижному ящику кухонного стола, где хранились ножи для разделки мяса.

— Кабаков — их самый опытный агент, — хрипло произнес Фазиль. — Его, конечно, найдется кем заменить, но вряд ли это будет равноценная замена. Позвольте напомнить, мистер Лэндер, почему мы убрали Музи — он знал вас в лицо. Он видел вас и вашу... — Когда хотелось, Фазиль мог вести беседу по-восточному искусно. Он не взглянул на руку Лэндера, но выдержал паузу ровно столько, сколько тому понадобилось, чтобы домыслить его фразу, и как ни в чем не бывало поправился: — ...И слышал ваше произношение. Кроме того, все мы побывали в боях и у каждого из нас есть особые приметы. — Он провел пальцем по свежему шраму на щеке. Лэндер молчал. — Плюс ко всему он видел Далию. Интересно, смогут ли они раздобыть ее фотографию?

— Откуда?

— Моя фотография имеется в отделе регистрации иностранцев, проживающих в Америке, — сказала Далиа. — Правда, на ней я неплохо замаскирована. А вот в картотеке бейрутского Американского университета...

— Личные карточки студентов? Да брось ты, до этого им никогда не допереть...

— Они уже давно до этого доперли, Майкл. Моссадовцам известно, что нас часто вербуют в ливанских и кипрских университетах, поэтому они не раз выкрадывали оттуда документы. Иногда чья-нибудь фотография оказывалась у них раньше, чем человек был вовлечен в партизанское движение. Словом, они непременно будут там искать.

— В случае раскрытия личности Далии полиция повсюду разошлет ее фотографии, — прибавил Фазиль. — А ведь когда наступит срок нанесения удара, на каждом углу будет торчать по агенту спецслужб. Если, конечно, президент об этом позаботится.

— Позаботится, позаботится, можешь не сомневаться.

— Ну вот, — продолжал Фазиль. — Секретные агенты наводнят аэропорты, и у них на руках будут фото Далии и, видимо, мои. А возможно, и ваше словесное описание. И все благодаря тому, что мы упустим Кабакова.

— Но я не собираюсь рисковать ни тобой, ни Далией! — выпалил Лэндер. — Вас могут схватить, а мне самому идти в госпиталь, по-моему, глупо.

— В этом нет необходимости, — заметила Далиа. — Для чего придуманы мины с дистанционными взрывателями? Как раз такой-то мы и собираемся воспользоваться.

Она лгала.

* * *

Рэйчел пришлось предъявлять удостоверение дважды, когда она проходила через контрольно-пропускные пункты в госпитале Лонг-Айлендского колледжа. Наконец она в сопровождении Мошевского оказалась на нужном этаже.

Майор проснулся, услышав, как открылась дверь. Рэйчел пересекла сумрак палаты и, положив ладонь на лоб Кабакова, почувствовала щекочущие движения его ресниц.

— Это я, Дэвид, — сказала она.

Часов через шесть в госпиталь вновь заявился Корли. Близилось обычное время допуска посетителей, к обеспокоенные родственники с цветами в руках ворчали, читал вывешенное на дверях объявление об отмене на сегодня всех посещений. Мошевский караулил на кушетке возле палаты Кабакова, жуя гамбургер. Рядом с ним пристроилась девочка в кресле-каталке, одетая в пижаму, и тоже уплетала «Биг Мак».

— Спит? — осведомился Корли.

— Ванну принимает, — с набитым ртом ответил Мошевский.

— С добрым утром, — сказала девочка.

— С добрым утром. И когда закончит?

— Да сразу, как только сиделка отскребет щеткой всю грязь, — засмеялась девочка. — Это так щекотно! Вас когда-нибудь мыла сиделка?

— Не случалось. Мошевский, поторопите их, я должен...

— Не желаете ли кусочек гамбургера? — спросила девочка. — Это мы с мистером Мошевским посылали за едой. А то здесь все такое противное. А мистер Мошевский не дал мистеру Кабакову гамбургера, и поэтому мистер Кабаков сказал ему много разных плохих слов.

— Понятно. — Корли кивнул, кусая ноготь большого пальца.

— А я тоже обожглась, как мистер Кабаков!

— Очень жаль. Надо быть внимательнее.

Девочка потянулась рукой к кульку на коленях Мошевского, вынула горстку жареного картофеля и захрустела им. Корли нетерпеливо приоткрыл дверь палаты, просунул голову внутрь, что-то коротко сказал сиделке, потом снова затворил дверь, бормоча:

— Посмотрим, как она мигом...

— Я хотела приготовить обед и опрокинула на себя кастрюлю горячей воды, — гордо объявила девочка.

— Прошу прощенья?..

— Я говорю, стряпала и обожглась кипятком.

— О, я тебе очень сочувствую.

— Я рассказала об этом мистеру Кабакову, и знаете, оказалось, что с ним приключилась та же история. А я сказала ему, что больше всего несчастных случаев происходит на кухне.

— Мистер Кабаков? Ты с ним говорила?

— Ну, конечно. Мы смотрели из его окна на улицу, как там играли в софтбол. Оттуда видно площадку, которая перед школой, там ребята играют каждое утро. А из моего окна видны одни кирпичи, там такая стена, близко-близко. Еще он знает столько смешных вещей, хотите я вам какую-нибудь из них расскажу?

— Благодарю, не стоит. Он сам мне уже рассказывал.

— А у меня тоже есть такой тент над кроватью, как у мистера Кабакова, и я...

Дверь распахнулась, и в коридор вышла сиделка с мокрым полотенцем в руках.

— Милости прошу.

— Спасибо, — сказала девочка.

— Погоди-ка, Дотти, — пробасил Мошевский. — Останься пока со мной. Мы ведь еще не расправились с этими чипсами.

— Это не чипсы, а французская картошка, — поправила его Дотти.