Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тита готовила гренки по просьбе Гертрудис — это было любимое лакомство сестры. Давно уже она не ела эти гренки и очень хотела отведать их перед отъездом, который намечался на следующий день. Она и так провела на ранчо целую неделю, гораздо дольше, чем планировала. Смазывая кастрюльку, в которую Тита должна была вылить взбитые сливки с желтками, Гертрудис без умолку болтала. Ей так много нужно было рассказать, что, наверное, не хватило бы и месяца. Тита слушала ее с большим интересом и вместе с тем побаивалась, что Гертрудис остановится. Ведь тогда настанет ее черед говорить. У Титы оставался всего день, чтобы рассказать Гертрудис о своей проблеме, и, хотя ей страшно хотелось открыть перед сестрой душу, она не знала, как та отреагирует на ее признание. Пребывание Гертрудис и ее отряда на ранчо не только не утомило Титу, но и дало ей неожиданную передышку.
При таком количестве посторонних глаз Педро даже не пытался ни заговорить с Титой, ни тем более затащить ее в темную комнату. Это успокаивало Титу, поскольку к разговору с ним она была не готова. Сперва требовалось решить, что ей делать с беременностью, и выбор предстоял непростой. На одной чаше весов — их с Педро счастье, на другой — благополучие сестры. Росаура не обладала сильным характером, репутация в обществе значила для нее все, и она по-прежнему оставалась дурно пахнущей толстухой. Средства Титы оказались бессильны. Что произойдет, если Педро ее бросит? Что станет с Росаурой? А с малышкой Эсперансой?
— Я, верно, утомила тебя своей болтовней?
— Нет, конечно, нет, Гертрудис, что ты такое говоришь?
— Да то и говорю, что вид у тебя отсутствующий. Это все из-за Педро, да?
— Да.
— Если ты любишь его, зачем выходишь замуж за Джона?
— Уже не выхожу, не могу этого сделать.
Тита обняла Гертрудис и тихо зарыдала у нее на плече. Гертрудис ласково гладила ее по голове, не забывая посматривать через плечо на плиту, где поспевали гренки. Ей будет жалко до слез, если она их не попробует. И когда они чуть было не начали подгорать, она мягко отстранила Титу и сказала:
— Я только сниму гренки, а потом плачь сколько душе угодно. Идет?
Тита улыбнулась сквозь слезы. В такой момент Гертрудис куда больше беспокоила судьба гренок, чем родной сестры. И ее можно было понять: во-первых, Тита рассказала ей слишком мало, чтобы она осознала всю серьезность ситуации, а во-вторых, она так соскучилась по любимому блюду.
Вытерев слезы, Тита сняла кастрюлю с огня, так как Гертрудис, пытаясь это сделать, обожгла руку.
Как только сливки остынут, разрезать их на кусочки, чтобы они не разваливались, окунуть во взбитые белки, а затем обжарить в масле. Наконец, полить их сиропом и посыпать молотой корицей.
Пока остывали сливки, Тита рассказала Гертрудис обо всем, что ее тяготило. Сперва она показала вздувшийся живот — это из-за него ей стали тесны платья и юбки. Затем сказала, что каждое утро, как только она просыпается, ее начинает тошнить и кружится голова. А грудь болит так сильно, что к ней не прикоснуться. И вероятнее всего, что она немножко… забеременела. Гертрудис выслушала ее спокойно. За время революции она слышала и видела много чего похуже неожиданной беременности.
— Росаура уже знает?
— Нет, что ты! Я не представляю, что она сделает, когда узнает правду!
— «Правду»! «Правду»! А ведь правда, Тита, в том, что одной на всех правды и нет вовсе. Каждый сам решает, что для него правда. Вот взять, скажем, вас с Педро. Правда в том, что Росаура, выйдя за него замуж, поступила нехорошо, и ее мало заботило, что вы с ним любите друг друга. Разве не так?
— Конечно, но сейчас-то она его жена, не я!
— И что с того? Разве эта свадьба изменила хоть что-нибудь в ваших чувствах? Уверена, что нет. Ну тогда за чем дело стало? Любовь — вот единственная правда, которую я видела в своей жизни. Вы с Педро допустили ошибку, когда решили утаить правду, но еще есть время все исправить. Слушай меня, мама уже на том свете, и, видит бог, она и впрямь ничего не понимала. Но Росаура, она другая, она знает, что к чему, и потому поймет тебя. В глубине души она всегда знала, где правда. Вам остается лишь держаться своей правды, и точка!
— Советуешь мне поговорить с ней?
— Слушай, скажу тебе, что бы сделала на твоем месте… Ты бы сироп поставила, нам бы пошевеливаться, а то времени уже ого-го.
Последовав совету сестры, Тита принялась готовить сироп, стараясь при этом не пропустить ни единого словечка из того, что она говорила. Гертрудис стояла лицом к двери, что вела на задний двор, а Тита — с другой стороны стола, то есть спиной к двери. Потому-то она и не заметила Педро, приближавшегося к ним с мешком фасоли на плече — эта фасоль должна была пойти на пропитание солдат. Взглядом опытного бойца оценив дистанцию и прикинув время, за которое Педро пересечет порог кухни, Гертрудис подгадала нужный момент и сказала:
— Я думаю, и Педро стоит узнать, что ты носишь его ребенка.
В яблочко! Педро пошатнулся, словно его ударили, и выронил мешок на пол. Любовь к Тите вспыхнула в его сердце. А та, обернувшись, увидела, что Педро смотрит на нее со слезами на глазах.
— Педро, какое совпадение! А сестра как раз хотела вам кое-что сказать. Может быть, вы оба погуляете в саду, а я пока сварю сироп? А? — пропела Гертрудис.