Мне вспомнилось, как девочкой-подростком я полоскала волосы в настоях душистых трав, расчесывала их и пыталась представить, понравятся ли они кому-нибудь. И вот наконец это случилось. Я рассмеялась, но не насмешливо, а радостно.

— Они твои, делай с ними, что хочешь.

— Тогда я, пожалуй, отрежу их, — пошутил он. — Да, отрежу и сохраню для себя, а ты, остриженная как овца, станешь прятаться под головным убором. А правда, интересно, как бы ты выглядела без твоих прекрасных волос? Впрочем, думаю, это не имело бы значения. Да, для тебя не имело бы.

— А что, женщина с короткими волосами — и впрямь необычно, — откликнулась я. — Наверное, я чувствовала бы себя юношей-атлетом. Например, бегуном.

— Мне кажется, ты была бы на него похожа.

— Вообще-то я бегаю довольно быстро.

— Но тебе пришлось бы состязаться в обнаженном виде, — сказал он. — А никто, кроме меня, не должен видеть тебя нагой.

— Ты мне не муж, не брат и не отец, и у тебя нет никакого права делать такие заявления.

— Есть — самое основательное из всех возможных. Я ревнив и не допущу этого.

— Не допустишь? От кого я это слышу? От мужа Фульвии! — произнесла я и тут же пожалела о сказанном. Здесь и сейчас эти слова были совершенно неуместны.

— Прости, мне не следовало так говорить.

— Почему? Ты сказала правду. Но Фульвия в Риме, а Рим далеко.

— Антоний, поедем со мной в Александрию.

Я просто не могла распрощаться с ним, проведя вместе лишь три дня. Это слишком мало даже для того, чтобы наполниться воспоминаниями.

— Даже не знаю, могу ли я, — промолвил он после долгого молчания, поглаживая мои волосы.

— А что тут такого? Прибудешь с визитом, как мой гость. Ты же бывал у других правителей. Чем я хуже?

— Я не могу относиться к тебе, как к другим.

— Значит, ты наказываешь меня за то, что я Клеопатра, а не Китерис или Глафира.

— Я не следовал за ними в их города, у всех на виду.

— У «всех». Вечно эти «все»!

— Опять, моя госпожа, в одном случае ты заявляешь, что мнение «всех» тебя не интересует, а в другом — очень о нем беспокоишься. Ты не захотела раскрывать нашу связь перед моими товарищами. А ведь они не ханжи, прикидывающиеся ревнителями строгой морали.

— Считай это моей ошибкой, которую следует исправить, — пылко заявила я.

Мысль о расставании была для меня непереносима, поскольку мое желание не исчезало, а все сильнее распалялось.

— Поедем со мной в Александрию. Я покажу тебе мир. И покажу тебя миру, без всякого стеснения.

— Я не идол и не кукла, чтобы выставлять меня напоказ, — сказал он. — Если бы я поехал, то как частное лицо. Иностранный сановник, наносящий визит вежливости.

Про себя я отметила, что, хотя на словах Антоний не собирается наносить мне визит, на самом деле он уже обдумывает, как его обставить.

Однако мне не хотелось тратить драгоценные часы на пустые разговоры. Я протянула руку, переплела его пальцы своими и, целуя мочку его уха, прошептала:

— Если ты не поедешь в Александрию, то оставшиеся несколько часов нам нужно использовать полностью.

Он не возражал.

Когда сумерки окутали небо своим туманным покровом, на мачтах и реях моего корабля вновь зажглись волшебные фонарики. На сей раз гостям предстояло взойти не на деревянную палубу, а на ковер из розовых лепестков. Не будь сверху наброшена сетка, люди проваливались бы в них по колено. Лепестки не только пружинили под ногами, но и источали восхитительное благоухание.

Аромат сотен тысяч роз — для обоняния, блеск золотых сосудов и мерцающие светочи — для зрения, шелковые покровы на ложах — для осязания, чистые голоса и нежная лютневая музыка — для слуха и изысканные блюда — чтобы ласкать и дразнить вкус. Прощальный пир, данный мною в Тарсе, должен был навсегда запечатлеться в памяти гостей как наслаждение для каждого из пяти чувств.

Я сочла уместным появиться на пиру в облике царицы Древнего Египта: в золотисто-голубом одеянии и золотой короне с лазуритовыми змеями. Когда Ирас заплетала мои волосы в косы и укладывала в сложную прическу, я невольно улыбнулась, вспомнив слова Антония. Он прав, эти торжественные церемониальные прически лучше не трогать. Ирас заглядывала лишь в отражение моих глаз в зеркале, но и этого хватало, чтобы на ее лице отразились тысячи вопросов, которые она не решалась задать. Но сегодня вечером мне все равно не до ответов. И ночью тоже.

Широкое, как воротник, наборное ожерелье из золота с сердоликом и лазуритом обхватило мою шею, широкие золотые браслеты украсили руки выше локтей.

Откупорив тонкую алебастровую бутылочку, Ирас стряхнула несколько капель благовоний себе на ладони, потом легко коснулась ими моего подбородка, локтей, предплечий и лба.

— Аромат роз должен исходить и от тебя тоже, — сказала она. — Это благоухание белых роз. Они пахнут иначе, чем красные, чьи лепестки покрывают палубу.

Ожидалось прибытие той же компании, что и в прошлый раз. На двенадцати ложах предстояло возлечь тридцати шести гостям.

Антоний не проявил интереса к подготовке прощального пира. Видимо, он решил, что удивить его мне уже нечем, и я настояла, чтобы он ушел до рассвета. Мой возлюбленный принял это за проявление вновь пробудившейся скромности. На самом деле мне не хотелось, чтобы он увидел дожидавшийся на палубе груз, хотя запах розовых лепестков нельзя было не уловить. Пусть это удивит его так же, как остальных.

— Сегодня у нас прощальный ужин, — сказала я. — А если ты не приедешь в Александрию, то это наша последняя ночь.

Он по-прежнему утверждал, что не сможет приехать. Ну а я заявляла, что в Тарсе больше не появлюсь.

Сходни накрыли ярким пурпуром из Тира, превратившим их в триумфальный мостик. По ним поднимались на борт гости. Один за другим они ступали на пружинивший под их сапогами ковер из розовых лепестков. На лицах римских воинов и старейшин Тарса было написано изумление, но я воспринимала это как должное. Более всего мне хотелось поразить и порадовать Антония.

Когда он остановился на верху трапа, опираясь о поручень, его глаза разом вобрали в себя всю картину: малиновый ковер из роз, пурпурные драпировки, искусственные созвездия на снастях — и я, раззолоченная и разукрашенная, как статуя. Зрелище получилось очень театральное, своего рода вызов природе.

— О дивный корабль! — промолвил Антоний. — Давайте обрубим канаты и уплывем в ту волшебную страну, откуда он явился.

С этими словами Антоний совершил высокий прыжок, а когда по приземлении толща роз прогнулась под его весом, потерял равновесие, упал и развалился на спине, раскинув руки.

— Ах! — воскликнул он. — Я задохнусь, опоенный эликсиром из роз. Помогите, помогите мне, ибо я теряю сознание!