– Почему это?!

Было видно, что Лиза очень разозлена, задета и не знает, как ей реагировать на такой выпад шефа.

– Лиза, что ты сейчас чувствуешь?

– Мне обидно, и я злюсь!

– Так вот, Лиза, – говорил спокойно и тихо Олег, глядя ей в глаза, – сейчас в тебе играет пластинка обиды и злости. Ты всегда ее ставишь, когда тебе говорят то, что тебе не нравится, не так ли?

– Да!

– Представь себе, чисто гипотетически, что эту пластинку ставишь себе не ты. Понимаешь, она как бы уже есть в привычном наборе, но ты имеешь полное право поставить любую другую, например – любопытства, азарта, желания узнать что-то новое.

– Представила, а что это меняет? – спросила Лиза уже более спокойно.

– А меняет это многое. Во-первых: может быть, ты сможешь разглядеть не только свои эмоции, но и мой настрой. Ты сможешь увидеть, что у меня нет желания тебя обидеть. Я хочу, чтобы ты для себя что-то поняла. Во-вторых: ты сможешь принять информацию, которая может оказаться действительно для тебя важной. А в-третьих, и это самое главное, ты поймешь, что пластинки можно менять и по своему выбору, а это многое может изменить. «Венец безбрачия», кстати, тоже не приварен к твоей симпатичной головке.

Видно было, что Лиза успокоилась и уже с интересом смотрит на Олега.

– Я слушаю вас.

– Замечательно! Так вот, я ощущаю по твоей реакции, что ты боишься чего-то нового, боишься выглядеть глупо, боишься неизвестности. Это так?

– Ну да, но это же нормально – бояться неизвестности…

– Меняем эту пластинку и ставим такую: «Классно радоваться неизвестности, ведь все самое интересное еще предстоит найти, и это так увлекает!» Эта пластинка лучше? С ней приятней идти на карнавал?

– Ну, если так думать, то да.

– А кто ж тебе мешает так думать?

– Мне… Никто… Не знаю… Привыкла… А что про мужчин?

– А про мужчин, Лиза, очень просто. Знакомства, отношения – это всегда новое. Это всегда – неизвестное. Это стресс. Причем результат-то важен, но страшно так, что аж ноги подкашиваются, правда? Но надо действовать, надо идти вперед. Иначе все останется, как было!

– Правда. А откуда вы знаете?

– Можешь считать, что из собственного опыта.

– Да вы что? Правда? И как вы справились?

– Начал произвольно менять пластинки.

– Да. Спасибо. Я поняла. Я приду. С подругой.

Лиза присоединилась к ребятам.

Олег искренне поблагодарил весь коллектив за слаженную работу и попрощался. Были еще важные дела.

Было начало седьмого. Олег решил отдать свои «моральные долги». Во-первых, надо было поблагодарить Серафиму Степановну, которой он остался должен двадцать рублей. Адрес ее он помнил и через несколько минут был уже возле ее дома у метро «Чкаловская».

Олег купил букет цветов (не в том ларьке, из которого его выгнали, а у конкурентов!) и отправился в нужный двор. Хорошо, что бабуля сказала ему, как дойти, а не номер квартиры. На Петроградке, в этой старинной части Питера, номера квартир в доме – ребус не для слабонервных. Первая квартира не обязательно будет в первой парадной. Между квартирами пятой и седьмой вполне может не быть квартиры шестой, по крайней мере, в этой парадной и с этой стороны дома, а может она отсутствовать вообще. Некоторые дома были в царские времена доходными, некоторые – публичными, некоторые – «личными резиденциями», а дети, взращенные в «колыбели русской революции», упраздняли и кроили дома и судьбы как хотели. Отсюда появлялись коммуналки с узкими щелями-комнатами и кухнями-базарами.

Когда в девяностые годы появилось слово «элитная недвижимость», туда сразу попал Невский проспект и так называемый «Золотой треугольник», а потом разрастающийся спрут «элитки» порадовал расселениями обитателей коммуналок с видами на все реки и каналы, соборы и памятники. Коммуналки оказались хорошим подспорьем для тех, кто хотел жить широко и богато. Дети новой экономической революции были очень похожи на первых представителей рабоче-крестьянской элиты. У них была своя справедливость, свои вожди, сумасшедшее желание перекроить мир по-своему, и методы ведения переговоров об освобождении понравившейся жилой площади варьировались от барских до пролетарских.

Завоевав новые территории и поняв, что новые соседи по парадной душатся другим одеколоном и ездят на других машинах (зачастую подземных, многоместных, использующих электрическую тягу), а отдыхают не на Кипре, а в Синявино, им пришлось решать вопрос тотальной изоляции от тех, кто новые экономические возможности почему-то воспринял как «полную задницу». Пошли вторые и третьи железные двери, а наиболее ушлые умудрялись сделать себе отдельные входы с лестниц, которые до этого считались «черными». Но те, кто ездили на черных машинах и выполняли черную работу, не боялись «черных» лестниц и превращали их в белые. Да, впрочем, в то время развелось много магов, превращающих и черное в белое, и спирт в золото.

С этими мыслями Олег добрался до квартиры Серафимы Степановны. Номера на двери не было вообще (это тоже нормально для Петроградки), звонка тоже… Олег постучал. Тишина. Постучал погромче. То же самое. Постучал ногой. Послышался звук открывающейся двери, но не этой, а соседней.

Сквозь дверную цепочку Олег увидел половину лица другой бабушки. Она молчаливо разглядывала Олега и шевелила губами. «Сейчас, наверное, спросит: “Дело пытаешь, али от дела лытаешь?”» – подумал Олег.

– Бабулечка, не подскажете, где Серафима Степановна?

– А тебе на что? Квартира у нее приватизирована, и наследники есть, и из собеса девочка ходит часто!

– Да нет, мне от нее как раз ничего не нужно. Я поблагодарить ее хотел. Она тут помогла мне на днях!

Бабуля развернула лицо так, что стало видно два ее глаза, но пропал рот.

– Гуляет она в это время! На почту ходит! От сына все писем ждет!

– А, знаю, знаю про сына. Он у нее в Америке. Заботится о ней, деньги присылает.

Бабушка закрыла дверь. Через десять секунд открыла уже пошире, без цепочки. На голове у нее уже была надета косынка фиолетового цвета с красными цветами. Бабуля покрутила головой, нет ли кого еще в подъезде, и шепотом поведала:

– Да врет она все! Не пишет он ей и не звонит! И деньги не присылает! Сама она концы с концами еле-еле сводит! Я-то знаю! Да и все тут знают, но никто не говорит. Жалеют ее. И фотокарточку ту она из журнала вырезала. Не Пашка-сын на ней изображен, а какой-то американский телеведущий, мне соседка сверху сказала, она в журнале видела, что дочка ее приносит, в клянцевом.

– Глянцевом?

– Да, в нем.

Весь драматизм ситуации вдруг стал так очевиден Олегу, что в душе защемило, словно это он и был тем самым сыном Пашей и его мамой одновременно. Внезапно к нему в голову пришла идея.