А вот был у меня шут Крохомор, из пленных, приближенный к моей особе за злой и веселый нрав, за абсолютную непрактичность и неспособность ужиться с кем бы то ни было из челяди и домочадцев. Любил он только домашних животных – кошек, собак, лошадей. Ну и меня, как я был уверен. А ведь стоило только задуматься – я ведь не собака, за что бы ему меня любить? За то, что я ему жизнь спас? Так ей бы ничего не угрожало, не пройди я тогда с «ознакомительным» рейдом по чужому пограничью. За то, что я его обувал-одевал и никогда не бил? Так к этому привыкают мгновенно, как к дыханию, и каждодневной благодарностью уже не пышут… Колпак ему не нравился? Ошейник?… Но это общепринятая униформа по его статусу, и он действительно же был слегка ку-ку: явственно выраженный маниакально-депрессивный психоз, в почти постоянной стадии мании, с жесточайшими, но очень редкими приступами депрессии. Вот такие приступы мне приходилось втихаря купировать, либо ослаблять в несколько раз, не то бы он непременно руки на себя наложил во время одного из них.

И, значит, заметил я «верхним чутьем», что Крохомор, шут мой и любимец, каждое воскресенье после обеда переходит из своего обычного приподнятого состояния – в ликующее, причем, пытается это от меня скрывать. Регулярно, как часы, каждое воскресенье. Попытался я у него обиняками выудить причину – заперт! И так, и сяк прикидываю – не пойму! Почти год я бился над этой интеллектуальной загадкой – и все впустую. Пить он не пил, ничего другого дуреобразующего и глюкоприводящего во дворце также не было, тут я следил в полную силу за своим окружением. За воротами – сколько угодно, лишь бы не попадались мне и моему прево, а в доме моем – ни-ни! Я уж, грешным делом, стал подозревать его в связях… черт знает каких-то порочных связях, сейчас уж не вспомнить…

Короче, выследил я его: он, пользуясь малым воскресным церемониалом, тем, что он собственноручно приносит мне обед в столовую палату, тем, что я ему доверял больше всех остальных – так он плевал мне в пищу! Слюна не отрава – и я ее не чуял, потому что сторожился совсем от иных добавок!

Каково??? А я целый год ел все это – ему на тихую радость, жевал и глотал, пребывая в исследовательских, эркюль-пуаровских грезах.

Застукал я его приватно, без свидетелей, в одно из воскресений, или как оно там называлось… В один из регулярных праздничных дней, короче, когда хлопотливые будни сменяются ничегонеделанием: буйным и пьяным в местах скопления простолюдинов и сонным и унылым в господских замках…

Впрочем, и мы, феодалы-диктаторы, умели, когда душа просила, погулять и посвинячить на пышных пирах!

Посвинячить – не значит во всем уподобляться этим грязным вкусным животным, вовсе нет, посвинячить – это, пользуясь обстановкой праздничного обжорства и пьянства, просто дать отдохнуть унылым правилам приличия и этикета и выпустить наружу пар и инстинкты. Задача хозяина следить, чтобы все это не выходило за рамки определенных границ, широко, но четко очерченных.

Где-то я читал, что вот – де, мол, в средневековых замках всеохватное скотство процветало: где жрут высокие гости, там и гадят, плюют, блюют и испражняются… Во-первых, у меня это было абсолютно не так. Все мои гости на пирах знали, где расположены отхожие места, отдельные для дам и кавалеров, и даже спьяну никогда не путали, ибо за этим следили специальные пажи и служанки. Во-вторых, я и при чужих дворах во всех мирах немало тусовался. Ну, если повальная пьянка и контингент быдловатый – то всякое бывает в смысле дерьма и пакостей, но это исключение, а не правило. Всегда и во всех Домах, из устоявшихся, проверенных войнами, временем и бурями, непременно действуют жесткие нормы и правила гигиены, чаще несовершенные, с предрассудками, но всегда и обязательно – с наличием здравого смысла, обогащенного опытом предыдущих поколений. Любой толковый правитель знает, что под слоем «гламура» и этикета скотское естество подданных и гостей неискоренимо, но оно должно жить тайно, с оглядкой и стыдом, в специально отведенных закутках и не пачкать твой герб и стяг.

Крохомор думал, я за столом жду, ложкой стучу, а я сзади стоял неслышно… Ох, как он задрожал, покраснел, побледнел… Бубенцы трясутся – но поднял вдруг голову и осмелился в глаза мне посмотреть. Если бы с ненавистью, как мужчина – я бы еще, может быть, надумал пытать его, повыспрашивать о причинах, но он чуть ли ни с мольбой на меня уставился, типа, думал, что я его, может быть, пойму и прощу, буду взвешивать за и против… А у меня правило простое, воинское: живых не переспоришь. Меч у меня всегда был с собой, даже в спальне близ руки лежал, так я не говоря худого слова, вообще молча – о чем мне с ним теперь разговаривать – разрубил его пополам, но вдоль, но с одного удара. «Ничего личного» – это всего лишь мантра палача, дабы ему отделить профессию от уколов совести, я же отродясь не играл в беспристрастность, когда речь идет о моих интересах: удар – и жаркой радостью руку тряхануло!…

И обе его половинки, и испорченный ковер – на помойку, его любимым собакам на погрыз, никому ничего не объяснял, даже супруге. Никто и не разу не спросил, между прочим, только женушка, подбиваемая подружками и наперсницами из фрейлин и приживалок, и осмелилась однажды: когда я разомлел после ужина да супружеских объятий и готовился заснуть, подлезла ко мне подмышку, примостилась поудобнее и медовым голосочком поинтересовалась «за что»? Готовая, впрочем, сию же секунду отступить, смиренно покаяться и попросить прощения за пустую бабскую глупость у своей умной свирепой половины. Хитрая – слов нет, с подходцами, но при этом честно меня боялась, не битья, конечно же, но бровей нахмуренных, сопения, а то и гнева, срываемого впрочем, на других и никогда на ней. Что греха таить – очень я ее любил, женушку мою, и верил ей, и всегда втихомолку прощал ее невинные коварства. Верить людям можно и нужно. Доверять нельзя. Вот и здесь я не рассердился, а соблаговолил ответить, сказал, не вдаваясь в подробности, что оскорбил меня шут, совсем мозги, мол, набекрень стали, за что и был наказан окончательно. И все, больше мы к этой теме никогда не возвращались. А при дворе народ, от канцлера и баронов, от мажордома до челяди, внешне вел себя так, словно бы не было никогда и нигде никакого такого Крохомора. Но тут же два влиятельных семейства из очень богатых простолюдинов схватились не на шутку в подковерной борьбе, пытаясь продвинуть «на сцену» кандидатуру нового шута, каждое свою. Все шло в ход: подкуп, шантаж, клевета, даже вызов на дуэль, кажется, хотя дуэль им не полагалась… Хорошо, все-таки, быть неограниченным диктатором… Никому неподотчетным… Счастье – это всего лишь неиспорченное воспоминание о радости, и оно у меня было в том мире, и даже память о Крохоморе его не подпортила.

Но уж никогда более живого человека в шуты я не брал.

Щупленький был, лет тридцати пяти, если земными мерками мерить…

Так вот, возвращаюсь к пресловутому загадочному утру и Светкиной квартире: я лучше, фигурально выражаясь, разок с плевками поем (фу, фу на ваши гнусные фигуральности, господин Зиэль! Научились у людишек мерзостным выражениям!), нежели мановением волшебной палочки извлеку из нор все тайны и объяснения к ним.

Хотя, конечно, хочется прибавить себе тайной силы против обычного уровня, тем более что мой партнер обнаружил их в себе залежи немереные. Точнее, я их в нем обнаружил по некоторым косвенным признакам. Нет, добавлять погожу – тем интереснее будет. Следует не спеша подумать и определиться в этом вопросе: так и играть с ним в несознанку – а он явно тоже во мне кое-что засек, однозначно, – или самому чистосердечно признаться, в какой-нибудь подобающей пропорции, а в обмен получить его признание? Нечистая сила так многообразна и изменчива, что, признав сам факт принадлежности, в остальном можно достаточно долго компостировать друг другу мозги, без особого риска попасться на вранье. Решение следует принимать не спеша, еще и еще раз взвесить. Светка… А вот тут никакой паранойи не надо: я видел женщин предельно много и самых разных. И кроме того, женщина – это всего лишь навсего одна из ипостасей человеческих, не цветок и не богиня, и не муза, и не говорящее имущество, половинка – не симметричная, но равная, следовательно, подчинена всем тем законам, что определяют человеческую жизнь, поведение, образ мыслей… Все, брат, нет в ней ничего сверхъестественного, кроме экстерьера, и – закрыли тему. Но тогда надо искать причину погрома в ее квартире, а главное – искать документы, за расследование по квартире денег никто не заплатит. Мы вчера как раз и искали… И сегодня поедем.