– Мы и то вокруг него все не помещаемся.

– Да ну и что.

– А вот ты подумай: вдруг ты его оставишь, а кто-нибудь из молодцов Союза обожжется и они все с перепугу уберутся восвояси?

Йон ожесточенно дотоптал последние угли.

– Нечего! Ни уголька не оставлю мерзавцам.

– И что? – спросил Агрик.

Зобу сложно было смотреть в его глаза, полные гневного отчаяния.

– И это все слова, что достались ему?

– Можно будет сказать и больше, только, как видно, погодя. А сейчас надо позаботиться о живых.

– Мы сдаемся, – Агрик, стиснув кулаки, воззрился на Хлада, как будто это он убил его брата, – уступаем этот клочок. Мой брат умер ни за что ни про что. Просто так. За драный бугор, который мы даже не пытаемся удержать! Не вступи мы в бой, Атрок был бы жив! Слышите?!

Агрик сделал шаг, подступаясь к Хладу, но сзади его ухватил Брек, а спереди путь преградил Зоб.

– Слышу, – пожав плечами, скучным голосом ответил Хлад. – Я все слышу. И не в первый раз. Если б я не отправился в Стирию, у меня по-прежнему были бы оба глаза. Но я отправился. И глаз теперь один. Мы сражались. Его не стало. Жизнь катится лишь в одну сторону, и не всегда в ту, куда бы нам хотелось. Такие дела.

Он повернулся и зашагал на север, взвалив на плечо топор.

– Забудь о нем, – настойчиво сказал Зоб Агрику на ухо.

Что такое потеря брата, он знал. Он сам схоронил троих одним и тем же утром.

– Если тебе нужно кого-то винить, вини меня. Это я выбрал драться.

– Выбора не было, – вмешался Брек. – Это было единственно верное решение.

– А Дрофд куда делся? – спохватилась Чудесница, когда надевала через плечо лук. – Дрофд!

– Да здесь я! Сейчас!

Он нашелся возле стены, где лежали тела людей Черствого. Зоб застал его на коленях возле трупа за обшариванием карманов. Улыбнувшись через плечо, Дрофд с довольным видом протянул на ладони несколько монет.

– Вот, воитель, при этом оказалось… – увидев хмурое лицо вождя, он осекся. – Да я думал разделить между…

– Положи обратно.

Дрофд непонимающе моргнул.

– Ему-то они теперь без надобности…

– А они твои? Оставь тому, кто их заработал, и уж Черствый, когда вернется, решит, кому раздать.

– Сам небось и прикарманит, – пробурчал Йон, подошедший сзади с перекинутой через плечо кольчугой.

– Неважно. Но не мы это сделаем. Надо все делать по-правильному.

Зоб услышал пару резких вдохов и что-то похожее на досадливый стон.

– Так уже никто не поступает, воитель, – заметил опершийся на копье Легкоступ. – Ты вот посмотри, как Сатт Хрупкий нынче разжился – форменный богач. А ведь ничтожество.

– Пока мы тут пробавляемся за хрен с присыпкой, – пробурчал Йон, – иногда лишь с позолотой.

– Значит, так надо. А за вчерашнюю работу я посмотрю, чтобы вы позолоту свою получили исправно. Если же хотите уподобиться Сатту, можете пойти на поклон к Гламе Золотому, чтобы он взял вас в свою шайку, и уж тогда грабьте честной люд дни напролет.

Зоб не понимал, с чего вдруг так взъелся. Ведь прежде особо не обращал на это внимания. Да и сам, помнится, не чужд был подобных вещей по молодости лет. Рудда Тридуба и тот, бывало, закрывал глаза на то, как его молодцы иной раз обшаривали трупы. Но сейчас его проняло, а коли так, поколебать решимость Зоба невозможно.

– Кто мы, – вознегодовал он, – названные, или падальщики и воры?

– Бедные мы, воитель, вот мы кто, – сказал Йон, – и начинаем…

– Какого дьявола! – Чудесница неожиданно шлепнула Дрофда по ладони, отчего монеты разлетелись по траве. – Вот когда сам станешь вождем, Весельчак Йон Камбер, тогда и поступай по-своему! А пока будем делать то, что говорит нам Зобатый! Мы названные! Во всяком случае, я – насчет вас, остальных, я что-то не уверена! А теперь шевелите задами, а то, неровен час, будете плакаться о своей бедности перед Союзом!

– Не из-за монет же мы здесь, – проронил Жужело, шествуя мимо с Мечом Мечей на плече.

– Ты, может, и нет, Щелкун, – угрюмо высказался Йон. – А вот из нас кое-кто не возражал бы, кабы нам время от времени что-нибудь да перепадало.

Но пошел-таки, покачивая головой и позвякивая кольчугой, а следом за ним Брек с Легкоступом, недоуменно пожав плечами. Чудесница подалась к Зобу.

– Иногда мне кажется, – поделилась она, – что чем больше другим нет ни до чего дела, тем сильнее ты себе втемяшиваешь, что тебе оно обязательно есть.

– Это ты в каком смысле?

– А в таком, что нельзя направлять мир в какую-то одну сторону, полагаясь целиком на себя.

– Направлять нужно правильно, – заартачился Зоб.

– А разве не правильнее всего, когда люди у тебя целы и веселы?

Хуже всего, что в ее словах был смысл.

– Так вот до чего мы дошли?

– А я думала, мы оттуда и не уходили.

– Знаешь что? – возмутился Зоб. – Твоему мужу и в самом деле впору поучить тебя уважению.

– Эту-то стервозу? – хмыкнула Чудесница. – Да он меня боится чуть ли не так же, как вы все тут. Давай шагай уже!

Она подхватила Дрофда под локоть, и дюжина прошла через пролом в стене, ускоряя шаг – настолько, насколько позволяли колени Зоба. Под ноги ложилась та же самая тропа, по которой они пришли и которой теперь уходили, оставляя Героев Союзу.

Зоб пробирался меж деревьев, подгрызая заусенцы на руке, которая держит меч. Та, что держит щит, была уже изгрызена. Кожа в этих местах, черт возьми, никак не успевала нарастать. Подниматься ночью на Героев было, пожалуй, не так страшно, как идти сейчас к Черному Доу и докладывать, что холм оставлен. Правильно ли это, когда врага боишься меньше, чем собственного вождя? Дружеской компании Зоб не чурался никогда, но вину всегда предпочитал брать в одиночку, за всех. Ведь решения принимал он.

Леса кишели людьми, как болотная трава ужами. Прежде всего карлами Черного Доу – бывалыми вояками, холодными умом и сердцем, да еще обвешанными такой же холодной сталью. На ком-то были кирасы, как у воинов Союза, иные носили причудливого вида оружие: клювастое, шипастое, изогнутое – всевозможные дикарские ухищрения, чтобы протыкать металл доспехов. Такого еще свет не видывал, да лучше бы и вообще не знал. Сомнительно, чтобы кто-нибудь из этих лиходеев задумался, прежде чем разжиться какой ни на есть податью с мертвецов, да и с живых, если на то пошло.

Всю жизнь Зоб был бойцом, но оравы и орды все равно вызывали у него некое беспокойство, а с возрастом он стал все меньше чувствовать себя человеком из этой среды. Недалек срок, когда это выплывет наружу и его уличат в притворстве. И с каждым новым днем ощущение того, что бравада, а с ней и бойцовский дух у него напускные, пробирало Зоба все больше, и скрывать это становилось все трудней. Скусив у ногтя лишнего, он поморщился и отдернул руку.