Вот и Валентина Чеботарева, неуемная сплетница, удостоилась и не раз и благодарности, и ободрения, и поддержки от Той, о которой так безумно и праздно злословила и перед которой трусливо умалчивала о недостойном, причем свидетельсвует об этом медицинская сестра все в том же злополучном дневнике: «жили в атмосфере их забот (Государыни и старших Дочерей. — Т. М.). Очень сблизило, что в день отъезда нашли свободных пять минут… В дорожных платьях всех обошли, приласкали и на поезд». И ей, Валентине Чеботаревой, Государыня и Дочери много писали из ссылки, писали в уверенности, что их понимают, им сочувствуют. Но черная зависть не дозволяла несчастной душе, как и душам миллионов ей подобных царских подданных, дорасти до любви прекрасной, чистой женщины, Матери их Отечества, и зависть толкала подданных даже после февральского переворота на такие несправедливые слова: «У Курис много разбирали вопрос об отношении к народу всей Императорской Семьи. Как они далеки были от жизни, были только ласковы, трогательны и никогда не помогали фактически. И ведь это правда, горькая, жестокая правда. Это был своего рода принцип — никогда не помочь денежно или устроить на место определенного отдельного человека. Вспомнили эпизод, когда на операции в их присутствии объявили солдату, что нужно отнять правую руку. Отчаянным голосом он закричал: «Да зачем, да куда же я тогда гожусь, убейте лучше сейчас, Христа ради убейте!» Татьяна, вся в слезах, кинулась: «Мама, мама, скорей поди сюда!» Она подошла, положила руку на голову: «Терпи, голубчик, мы все здесь, чтобы терпеть, там, наверху, лучше будет». Это и убеждение ее, и жизненное кредо. А насколько популярнее бы она стала, пообещав ему тут же взять на себя заботы о семье, и бедняга бы успокоился. Елена Кирилловна Курис говорила, со слов отца Афанасия, что во время богослужения… Она холодна и непроницаема — «гордыня прежняя».

Малодушные люди, малодушные в том смысле, что в них мало оставалось души, настолько мало, что невмоготу им было понять небесную высоту христианского терпения, все в них было занято плотским, телесным, они не понимали твердыни мужества Александры Федоровны, которое запечатлелось в дневниковой записи Императрицы в том страшном 1917 году: «Перед лицом дьявольской вражды мы должны проявлять выдержку, терпение, показывать презрительное равнодушие, но никогда не должно быть покорного молчаливого согласия, а, наоборот, должна быть, по силам нашим, непримиримая брань… Мы можем пострадать сами, но не можем позволить, чтобы страдала истина. Когда мы это осознаем и подчиняем этому свои личные чувства, не так трудно переносить враждебность. В человеке с сильной верой это вызывает решимость. Он идет своим путем среди мира, враждебного ему, как победитель… и, конечно, победит».

Она победила в страшной брани с дьявольской ненавистью, с которой восстали на Нее Ее подданные — по сути, Ее дети, и простила нас, ибо только простившая вражду могла писать в предсмертные дни из заточения: «Чувствую себя Матерью этой страны…». Однако почему такая мстительная злоба к Ней по-прежнему обуревает нас, потомков подданных, возводивших на Государыню напраслину и ложь? Так и хочется сказать — остановитесь, вглядитесь в ее жизнь, не для себя, — для Бога, для России прожитую чисто и мужественно, вчитайтесь в Ее слова, не для нас, потомков, — для укрепления себя и ближних писанные и заповеданные. Добро бы этому не было веры, а только равнодушие к святости, но почему тогда есть пламенное доверие и пылкий интерес к злобой людской рожденной клевете на Нее? Подтверждение — публикация в православном журнале «Благодатный огонь» (2005, № 13) так называемых документальных свидетельств под заголовком — «Канонизация Распутина — канонизация блуда». В самом заголовке умело слепленный ком грязи, нацеленный на прославленную в лике святых Государыню. Ведь Она почитала Григория Ефимовича Распутина, а, следовательно, должна была быть, да простит меня Господь за необходимость произнести эти слова, почитательницей его якобы «блудных подвигов». Все уважение к Императрице, вся наша боль и вина перед Нею вмиг затуманиваются, уступая в душе место липким, привязчивым картинам «распутинских оргий», подробно расписанных якобы свидетелями. И кто тогда Александра Федоровна, свято доверявшаяся молитвам такого «негодяя» — ответ один: слабая, изверившаяся жертва гипноза, волхования и дьявольского наваждения, а если подвластна была наваждению, — какая же Она после этого святая. И Царю-де внушала почитание старца — и внушила! Какой же Он после того святой, если дьяволу покорился?..

Так, извилистой тропкой сомнений входит в потомков подданных, отрекшихся от Царя и Царицы, такое же отречение, но теперь уже от святых, от мучеников, жертвенно павших за нас всех. Разве этот последний грех не страшнее первого?

Давайте же выпутываться из ловушек клеветников, внимательно рассмотрев, что за сети нам расставлены. Вот первое же «документальное свидетельство», перепечатанное журналом «Благодатный огонь» — отрывок из воспоминаний о Г. Е. Распутине писательницы В. А. Жуковской (1914–1916 гг.), воспоминаний, что, по словам автора, представляют собой «записки, составленные по дневникам», плод «трехлетнего знакомства с Р.». Записки созданы с прямой идеологической целью, автором жестко обозначенной и лукавыми издателями, выдающими себя за православных, как бы не замеченной: «Всякий, кто прочтет эти записки, так или иначе почувствует весь кошмар последних дней русской монархии и жизни ее «высшего света». Так что «воспоминания» нацелены против Императора и Императрицы, к чему Жуковская не раз возвращается в таких словах: «полнейшее разложение высших правящих кругов», «о близости к нему (Распутину. — Т.М.) Царицы и о его диких оргиях под шумок говорил весь город», «слабый волей последний царь умирающего старого строя, окруживший себя косноязычными юродивыми, а помощь и поддержку находивший у Гр. Распутина, отвергнутого хлыстами за то, что он свел учение «людей божиих» на служение своей неистовой похоти…», «Царица со своим безумным страхом за жизнь наследника…».

Но вот вопрос: кто и что «вспоминает» в этих записках? Самое поверхностное расследование приводит к ошеломляющим результатам. Оказывается, «воспоминания» — не мемуарный документ, фиксирующий только то, что лично увидено очевидцем, а беллетристика, которую автор насыщает вымыслом, и первое тому доказательство — это несовпадение возраста героини воспоминаний, от имени которой ведется повествование, она в пору знакомства с Распутиным в 1914 году будто бы «только что кончила гимназию», с реальным возрастом писательницы В. А. Жуковской, которой в том же году минуло 29 лет, — для гимназистки явно многовато!

Второе важное открытие — для «воспоминаний» Жуковской сразу устанавливается литературный источник, сюжет и повествовательные детали которого полностью повторены, — это небольшой очерк некоего писателя А. С. Пругавина, сочинение, выходившее крошечными тиражами в 1915 году (в журнале под названием «Около старца»), в 1916 году (под названием «Старец Леонтий Егорович и его поклонницы»), и, наконец, в феврале 1917 года, когда стало все можно — с заголовком «Старец Григорий Распутин и его поклонницы». В этом очерке Государь и Государыня зашифрованы под инициалами У и Z, фамилии министров и «поклонниц» изменены, и хотя в очерке масса паскудных намеков на религиозную экзальтацию дам высшего света, окружавших Григория Ефимовича, намеков на его чувственность и эротоманию, но никаких прямых слов о разврате, сектантстве, назначении им министров, влиянии его на Государя и Государыню нет, так ведь и фактов таких не было, вот и печатали вкрадчивые выдумки да гнусные намеки. А раз существует литературный источник этих якобы «воспоминаний» Жуковской — любой историк, мало-мальски имевший дело с документами, если только это не какой-нибудь Радзинский или Сванидзе, категорически отвергнет псевдомемуары, ибо что это за историческое свидетельство, если свидетель искажает свой возраст, в виде собственных воспоминаний бойко пересказывает содержание чужой книжонки, главные герои которой трусливо спрятаны под псевдонимами, чтобы автора гнусного опуса ревнители Самодержавия не прибили за клевету.