— Что за… — только и успел сказать Крим.

Если даже там была тропинка, этот удивительный Квинлан не обратил на нее ни малейшего внимания. Гангстеры услышали треск ветвей.

Гус повесил сумку с оружием на плечо.

— Пошли, — сказал он. — Вряд ли вы захотите это пропустить.

Идти по следу Квинлана было легко, потому что он проложил прямой путь, обломав свисающие ветви деревьев, и если где и сворачивал с курса, то лишь затем, чтобы обогнуть стволы. Тесной толпой, толкаясь и обгоняя друга, они пробежали сквозь заросли и оказались на краю большой поляны, где едва не уперлись в Квинлана. Тот стоял совершенно неподвижно, обхватив себя руками и бережно прижимая ружье к груди, словно бы держа ребенка.

Капюшон его был откинут. Крим, отдуваясь за спиной водителя, наконец-то увидел его гладкую лысую голову — поначалу только с затылка. В темноте ему показалось, что парень начисто лишен ушей. Крим обогнул его, чтобы лучше рассмотреть лицо, и открывшееся зрелище заставило человека-танка затрястись, как былинка на ветру.

У урода, именуемого Квинланом, не только не было ушей, — у него и носа-то не осталось.

Толстая глотка. Полупрозрачная, почти переливчатая кожа. И глубоко сидящие в бледном гладком лице кроваво-красные глаза — самые яркие глаза, какие Крим когда-либо видел в жизни.

Тут от верхних ветвей дерева отделилась какая-то фигура, легко спрыгнула на землю и вприпрыжку помчалась через поляну. Квинлан пустился ей наперерез, словно леопард, преследующий газель. На бегу Квинлан опустил плечо, как защитник, атакующий игрока с мячом, и они столкнулись.

Фигура с пронзительным визгом растянулась на земле, несколько раз перевернулась, но тут же вскочила на ноги.

В одно мгновение Квинлан включил лампу на стволе своего ружья и направил свет на противника.

Фигура зашипела и отпрянула, молотя воздух руками, — лицо ее исказила неимоверная мука, это было видно даже на расстоянии. Не мешкая, Квинлан нажал на спусковой крючок. Дуло ружья словно взорвалось — серебряная дробь ярким конусом выметнулась из ствола и снесла голову шипящей фигуры.

Только вот фигура эта умерла не так, как умирает человек. Из обрубка горла ударил гейзер какой-то белой дряни, фигура словно бы втянула в себя руки и повалилась на землю.

Квинлан быстро повернул голову — очень быстро: даже раньше, чем появилась следующая фигура, стрелой вылетевшая из-за деревьев. На этот раз фигура была явно женской. Она дала деру от Квинлана, но зато помчалась прямиком к группке гангстеров. Фигура не просто бежала в их сторону — она неслась непосредственно на них. Гус выхватил из сумки ятаган. Завидев оружие, женщина — если ее можно было назвать женщиной: одетая в какие-то чудовищные лохмотья, она походила на грязнейшую обдуренную шлюху, какие только существуют на свете, разве что была невероятно гибка и проворна, и ее глаза сияли красным светом, — попыталась отскочить, но поздно. Одним-единственным точным движением Гус словно бы просто провел клинком по ее плечам и шее, а в результате голова фигуры упала в одну сторону, тело — в другую. Когда и то и другое упокоились на земле, из ран поползла густая белая жидкость, похожая на слабое тесто.

— А это белый цвет, — сказал Гус.

К ним подошел Квинлан. Еще на ходу он перезарядил ружье подвижным цевьем и снова нахлобучил на голову толстый хлопчатобумажный капюшон.

— Ладно. Идет, — сказал Крим, пританцовывая на месте, как мальчишка, которому рождественским утром приспичило в туалет. — Да. Я бы сказал: мы, бля, в игре.

Низина

Выбрив половину лица опасной бритвой, прихваченной еще в ломбарде, Эф вдруг почувствовал, что потерял к этому занятию всякий интерес. Он отключился от процесса и уставился в зеркало, что висело над раковиной, наполнившейся мутно-молочной водой. Его правая щека все еще была покрыта пеной.

Он думал о книге — об «Окцидо Люмен» — и еще о том, что всё, буквально всё повернулось против него. Палмер и его состояние. Эти две преграды вставали у них на пути, куда бы они ни двинулись. Что станет с ними со всеми — что станет с Заком — если он, Эф, потерпит поражение?

Лезвие бритвы истосковалось по крови. Тоненький порез налился красным, на нем проступили рубиновые бисеринки. Эф посмотрел на бритву, увидел пятнышко крови на нержавеющей стали, и вдруг память отбросила его на одиннадцать лет назад — в тот день, когда родился Зак.

За плечами Келли уже были один выкидыш и один мертворожденный ребенок. Сейчас, готовясь к новым родам, к рождению Зака, она два месяца провела на постельном режиме. В этот раз Келли разработала свой план родов: никакой эпидуральной анестезии, никакого обезболивания вообще, никакого кесарева сечения. Спустя десять часов после начала схваток продвижение так и не наметилось. Для ускорения родов врач предложил питоцин, но Келли отвергла его, оставаясь верной своему плану. После еще восьми часов мучений она уступила, и ей все же поставили капельницу с питоцином. А спустя еще два часа — мучительные схватки продолжались уже почти сутки — она дала наконец согласие на эпидуральную анестезию. Дозу питоцина повышали уже несколько раз, и сейчас она была очень высокой — на пределе того, что мог позволить сердечный ритм плода.

На двадцать седьмом часу схваток врач предложил кесарево сечение, но Келли отказалась. Сдав все остальные позиции, здесь она была непреклонной: роды должны идти естественным путем. Монитор сердечной деятельности плода показывал, что никаких сбоев нет; шейка матки расширились до восьми сантиметров, и Келли была полна решимости самостоятельно вытолкнуть своего ребенка в большой мир.

Однако пять часов спустя, несмотря на энергичный массаж живота, которым усиленно занималась опытная сестра, плод по-прежнему упрямо оставался в поперечном положении, а шейка матки так и не раскрылась шире восьми сантиметров. Несмотря на успешную эпидуральную анестезию, Келли теперь постоянно ощущала боли при схватках. Врач подкатил стул к ее кровати, уселся и снова предложил кесарево сечение. На этот раз Келли приняла предложение.

Эф надел халат и прошел вслед за каталкой в сверкающую белизной операционную, располагавшуюся за двойными дверями в конце коридора. Монитор сердечного ритма плода, издававший мягкое «ток-ток-ток», похожее на звук метронома, действовал на него успокаивающе. Медсестра протерла выпирающий живот Келли коричнево-желтым антисептиком, а затем акушер уверенным движением, ведя скальпель слева направо, сделал горизонтальный разрез передней брюшной стенки в низу живота. Он рассек и раздвинул в стороны фасцию, затем мясистые мышцы передней стенки, потом тонкую брюшину, после чего показалась толстая, сливового цвета стенка матки. Хирург сменил скальпель на ножницы для разрезания повязок, чтобы свести к минимуму риск повреждения плода, и сделал последний разрез.

Руки в перчатках вошли в полость и извлекли на свет новехонького человечка, только Зак еще не родился. Он был, что называется, «в рубашке», то есть окружен тонким, неповрежденным амниотическим мешком. Этот мешок всплыл из матки как большой пузырь; матовая непрозрачная оболочка вокруг плода была словно нейлоновое яйцо. В этот момент Зак еще оставался недвижимым, он по-прежнему питался от матери, получая необходимые вещества и кислород по пуповине. Акушер и сестры работали, сохраняя профессиональную невозмутимость, но и Эф, и Келли почувствовали их явную тревогу.