Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пауза.
Изящные женские пальчики перебирают эскизы. Их много. Но она никуда не торопится.
– Ну, у тебя и память. Столько цифр и технических характеристик!
Пожимаю плечами.
– Я профессиональный военный. Летчик. Та же пушка Шипунова ГШ-23 стояла на моем вертолете Ми-24, как тут мне не знать её характеристик? Да и вообще, я интересовался военной техникой. Всякой. Как, впрочем, и историей. Другое дело, что не всё сейчас возможно создать и произвести с нашим технологическим уровнем, но мне нужно расчертить древо магистрального развития по каждому основному направлению.
– Хм, а это что?
Я заглянул в озадачивший жену чертеж и пояснил:
– Это, радость моя, то, что позволит, как я надеюсь, получить нам реактивную авиацию уже к началу тридцатых годов. Это подзабытое детище румынского конструктора Анри Коандэ, который еще в 1910 году изобрел первый в мире реактивный двигатель и даже построил самолет «Coandă-1910» на реактивной тяге. У него, правда, тогда ничего не получилось, его аэропланы загорались как спички, и он не мог понять причину. А причина мне как раз известна.
Улыбаюсь заинтригованной Маше и добавляю:
– А работал он, кстати, с Джанни Капрони, прославленным итальянским авиаконструктором.
– Любопытно. Кстати, а не родственник ли Анри Коандэ с генералом Константином Коандэ, нынешним премьер-министром Великодакии?
Киваю.
– Родственник. Сын.
– Ещё любопытнее. И что же у него не сложилось, имея таких родственников и знакомых?
– Там всё относительно просто. Технически. А родственники тут вообще ни при чём. Реактивное пламя, вылетающее из сопла, по своим свойствам сходно с той же водой в чашке. Если чая достаточно много, а чашку недостаточно энергично наклонить, то чай потечет не прямо вниз, а буквально «прилипнет» к поверхности чаши, стекая по её стенкам на стол или под ноги переливающему. Так получилось и в случае с первым в мире реактивным самолетом. Сам Коандэ, кстати сказать, через двадцать лет сам поймет причину, но зачем мне-то ждать двадцать лет, верно? Я очень хочу получить реактивную авиацию к началу тридцатых годов. Лучшую и самую мощную в мире. Как и вот эту штучку, которая смотрит на тебя со следующего листа.
Пауза.
– И что это?
– Это, любовь моя, атомная бомба.
Маша вздрогнула.
– Так просто?
Качаю головой.
– Нет, солнце, это совсем не просто. Очень долго, муторно и дорого. Проста только схема на листе бумаги, но уверен, что сей лист бумаги стоит десятки миллиардов современных долларов. Ведь я знаю не только принцип, но и короткий дешевый путь создания такого оружия. В моей истории, кстати, к нему пришли далеко не сразу, а я, как ты понимаешь, сделаю всё, чтобы наши конкуренты пошли по самому долгому и дорогому пути в их исследованиях. Да, и, вообще, постараюсь оставить их и без лучших специалистов, и без урана с плутонием. И без подходящих средств доставки. Так что все шансы на нашей стороне. Но зато, получив атомную дубинку, мы сможем гарантировать себя от большой войны. Равно как и большее уважение к нашим скромным требованиям, не так ли?
Императрица хищно улыбнулась.
– Вижу, как у тебя глаза горят! Мальчики так любят мериться своими большими игрушками. Девочки глубже смотрят на вопрос, и желания девочек не так просты и прямолинейны. И куда более опасны. Впрочем, неважно пока. Есть хочешь?
Я запнулся.
– Есть? Хм… Пожалуй, да, хочу.
– Вызовем доставку из дворцового ресторана или мне тебе что-то по-быстрому приготовить?
– О, нет, только не ресторан! Терпеть их не могу! Приготовь мне что-нибудь. Хоть ту же яичницу. Пожалуйста!
Смех.
– Ну, что с тобой поделать. Пошли уж на кухню. Буду тебя кормить, голодный ты мой муж.
ИМПЕРСКОЕ ЕДИНСТВО РОССИИ И РОМЕИ. РОМЕЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. КОНСТАНТИНОПОЛЬ. ДВОРЕЦ ЕДИНСТВА. КВАРТИРА ИХ ВЕЛИЧЕСТВ. 20 апреля 1920 года
Тихий семейный вечер. Маша в джинсах и рубашке колдует на кухне, а я любуюсь ее фигуркой.
Идиллия.
Маша в джинсах.
В рубашке.
Извините за подробности, но и в нижнем белье образца третьего тысячелетия.
Господи, как же я соскучился по привычной мне одежде.
А какой кайф доставляла Маше сама возможность быть «гостьей из будущего»! Она каждый раз, стоило нам только зайти в нашу квартиру во дворце, словно выйдя из машины времени, сбрасывала с себя опостылевшие тряпки 1920 года. И далеко не всегда ей удавалось сразу одеться в одежду двадцать первого века, поскольку я всячески активно мешал процессу облачения. Впрочем, жена особо и не противилась этому моему приставанию, явно сбрасывая таким образом усталость рабочего дня, возвращаясь в мир семьи и любви.
Любуюсь её фигуркой, в процессе того, как она крутится по кухне.
– Ваше величество, а вам кто-нибудь уже говорил, что у вас просто обворожительная попка?
Смешок.
– Ваше всевеличие, а вам никогда не прилетало горячей жирной ложкой по лбу?!
Ухмылка.
– За права на столь очаровательную попку я готов взойти хоть на костер!
Деланый вздох:
– Какое унылое и пошлое Средневековье. Миша, ты сейчас договоришься, и у меня реально всё сгорит.
– У меня сейчас тоже.
– Пошляк. Останешься голодным.
Поднятые руки.
– Молчу-молчу. Своё я доберу потом.
Колдовство над сковородкой. Хорошо быть императрицей. Крутишься на кухне во время готовки в штанах, за цену которых можно купить приличный домик на побережье, и совершенно не паришься по этому поводу. Красота!
– Спой мне лучше что-нибудь. Ты давно меня не баловал.
– Слушаю и повинуюсь, моя госпожа, и молю о снисхождении!
Отправившись за гитарой, ловлю себя на мысли, что почти за три уже года брака мы так и не охладели друг к другу. Даже разница в возрасте практически не ощущалась, ну, кроме самого факта, что Маша считала обязательным наличие рядом с собой именно более опытного и надежного мужчины. Только так ей было комфортно в душе. К тому же она явно чувствовала себя старше и мудрее своих почти девятнадцати лет. Я же, возможно, благодаря молодой и страстной жене, чувствовал себя от силы лет на тридцать, а отнюдь не на сорок один. Так что мы и по прошествии трех лет брака продолжали шутить и дурачиться, игриво обмениваясь шалостями и довольно многозначными фразами на грани приличия. А то и далеко за гранью. Дело-то молодое. Интим и свидетелей нет.
Маша меня буквально пьянила. И вдохновляла, как муза вдохновляет поэта. Без преувеличения. До сих пор. И я