Когда Харрисон проезжал через Гандольфо, солнце было почти в зените. Замок Гандольфо, летняя резиденция Папы, высился над озером. Кингзбери взглянул на описание маршрута, которое прислал ему Ларсен, и поехал дальше через Альбано, затем свернул на северо-восток и дальше по серпантину к Колли Альбани — самой знаменитой вершине над озером.

Ларсен лично встретил его. Он ждал за тяжелыми воротами у входа на виллу. Два вооруженных охранника закрыли их за «мерседесом», после чего вернулись в свой белокаменный блокгауз, возведенный у стены, ограждающей виллу. Кингзбери улыбнулся и потянулся, чтобы открыть дверь со стороны пассажира.

— Вас подвезти?

Ларсен выдавил в ответ улыбку.

— Да, спасибо, — сказал он. — Я тут прогуливался.

Все еще не можешь признать, что готов снизойти встретить кого-нибудь, Мерриам? — хотелось сказать Кингзбери. Вместо этого он произнес:

— Прогуляться полезно.

— Это точно, — согласился Ларсен, продолжая игру.

— Особенно в таком чудесном месте.

Кингзбери мысленно взвыл. Ларсен начал рассказ, который Кингзбери слышал уже несколько раз: газонам шестьсот лет, часовня освящена самим Папой, пятьдесят девять комнат, вилла построена в 1602 году.

— Обошлась компании в сорок миллионов долларов — с налоговой скидкой, — добавил Ларсен.

За мгновение до того, как Кингзбери остановил «мерседес» на подъездной дорожке перед серым каменным особняком, у которого стояли урны в форме ангелов и традиционный фонтан, вниз по мраморной лестнице кинулись молодые люди — открывать дверцы автомобиля. Юные остепененные бизнес-администраторы, иронично подумал Кингзбери; хватаются за шанс преуспеть в роли дворцовых евнухов, а не используют по-настоящему деловую хватку.

— Добрый день, мистер Кингзбери, добрый день, мистер Ларсен, — чирикали юноши.

Внутри вилла полностью соответствовала представлению большинства американцев о нефтяных магнатах, которые пытаются убедить народ, что ничего подобного нет. Если бы, с презрением размышлял Кингзбери, домовладельцы среднего класса, работающие не покладая рук, которые никак не могут получить ипотечного кредита, собственными глазами увидели, на что уходят их налоги, здесь пролилась бы кровь. В переносном смысле было бы хорошо, считал Кингзбери, хотя и в прямом неплохо.

Фойе раскинулось под громадным сводом, а пол был выложен хитрым мозаичным орнаментом. Верхней одежды ни на ком не было, поэтому, закрыв за ними дверь, лакей ненавязчиво скрылся за бежево-коричневой мраморной колонной.

— Сюда, — коротко сказал Ларсен. Кингзбери последовал за ним по длинному коридору, застеленному ковром с замысловатым золотым и светло-голубым узором. Кингзбери замедлил шаг, чтобы рассмотреть рисунок, и понял, что это логотип компании. В середине коридора четыре арки, объединялись в высокий сводчатый потолок, в центре которого висела тяжелая хрустальная люстра.

— «Уотерфорд»,[36]— прокомментировал Ларсен, когда они прошли под ней. Они шли через анфиладу комнат со скульптурами и фризами, и Кингзбери узнал произведения Мильяры и Айеца[37]— бесценные работы не самых известных авторов. Наконец, пройдя больше сотни ярдов, они подошли к двустворчатым дверям мореного ореха с начищенной до блеска медной ручкой. Дверь им открыл флегматичный мужчина в сером костюме, похожий на актера, плохо подобранного на роль агента ЦРУ. Когда он потянулся к ручке, Кингзбери заметил у него под мышкой плечевую кобуру.

Дверь закрылась. Кингзбери остановился посреди комнаты, сначала окинув взглядом неоклассическую меблировку, сплошь — подлинные предметы старины. С недоверием рассмотрел фреску, в которой легко узнавалась рука Леонардо, но работа была совершенно неизвестная. Забыв о том, что на него с удивлением смотрит Ларсен, Кингзбери с благоговением шагнул к фреске, чтобы получше ее рассмотреть. Он заметил, что ее вырезали из какой-то другой стены и перенесли в эту комнату. Но откуда она? — гадал он. Историки часто удивлялись, что работ Леонардо осталось так мало. Где они все? Точнее, откуда взялась эта фреска?

— Харрисон, садитесь, пожалуйста.

Кингзбери вздрогнул, когда Ларсен так фамильярно назвал его по имени, и тем не менее с неохотой отвлекся от фрески и сел в парчовое кресло с прямой спинкой. Ларсен сел на парчовый диванчик с таким же бордово-золотым узором. Главным украшением комнаты была все же фреска, смело и удачно расположенная на аквамариновой обшивке.

— Да, это подлинник, — сказал Ларсен, проследив за взглядом Кингзбери. — Но, — добавил он заговорщически, — мы же не хотим, чтобы комитеты Конгресса узнали о том, что она у нас.

— Вам известно, что я думаю на этот счет, — резко сказал Кингзбери.

Ларсен снисходительно кивнул:

— Да, к сожалению, мне известно ваше мнение… по этому и по многим другим вопросам.

Мужчины молча смотрели друг на друга: взгляды их замкнулись в начинающейся схватке. Словно два борца, ждущие сигнала рефери о том, что пора начинать.

Первым заговорил Кингзбери:

— Но мы собрались не для того, чтобы разговаривать об искусстве, так ведь?

— В некотором смысле для того, — произнес третий голос.

Вздрогнув, Кингзбери повернулся в кресле и посмотрел в тот угол огромной комнаты, к которому сидел спиной. Фреска Леонардо настолько захватила его, что он не заметил молодого человека со светлыми волосами, который уже подошел ближе и расположился на другом конце дивана, где сидел Ларсен.

— Кимболл, да? — собрав самообладание, произнес Кингзбери.

Тот растянул губы в тонкой улыбке:

— Не думал, что вы вспомните.

— А как же? Когда это было? — Кингзбери замолчал и задумчиво пожевал губы. — Пять лет назад, когда вы с вашим боссом затащили меня против моей воли в свое маленькое воровское логово. Бременскую Легацию. — Последние слова он произнес с подчеркнутой иронией.

— Я думаю, это нечестно, Харрисон. — Ну вот опять, подумал Кингзбери: почему все так знакомо? — Ни разу не видел, чтобы выделали что-либо против своей воли, — продолжал Ларсен. — Хотя, видит бог, я часто пытался вас заставить.

Это правда, подумал Кингзбери. Он принял предложение присоединиться к Легации с серьезными оговорками — и только потому, что полагал, будто это поможет ему быть в курсе всего, что затевают враги. Уловка не сработала, и помимо нескольких прибыльных контрактов с японскими и европейскими властями от его вступления в Легацию было мало пользы. Испугавшись резких популистских взглядов Кингзбери, его исключили из внутреннего круга Легации. Он даже не понял, зачем его вообще туда позвали.