Ове усмехается, продолжая грести.

– У тебя даже оскорбления детские.

Ньял напрягается, собираясь вскочить с места и накинуться на Ове. Ренэйст кладет свою ладонь ему на плечо, удерживая на месте, и их взгляды встречаются. Он хочет отвернуться, но Волчица обхватывает лицо побратима ладонями, и жесткая его борода колет ей кожу. Ноздри мужчины расширяются от тяжелого дыхания, зрачки скользят по ее лицу, и Ренэйст понимает, что он не хочет смотреть на нее.

– За что ты так обижен на меня?

Олафсон дергает плечом и фырчит, вырываясь из ее хватки. Не хочет признавать, что он обижен, потому дерзит сильнее, чем обычно.

– Ну и наломала ты дров, – криво усмехается Ньял, вновь налегая на весло. – Выступить против конунга!..

– Витарр мой брат, Ньял, – сурово говорит Рен. – Ты бы сделал так же ради любого из своих братьев.

– Сделал бы. Да только ни один мой брат не убивал другого.

Воительница поджимает губы и с силой бьет побратима ладонью по рыжей макушке. Ньял охает от неожиданности, едва не ударившись лбом о весло, и за их спинами тихо смеется Ове. Его откровенно забавляет эта перебранка, ведь он знает, почему побратим ведет себя именно так. Ньял младший из шести сыновей, любимец нежной своей матери и привык получать всю любовь, на него обращенную. Называя Ренэйст своей сестрой, он желает, чтобы не было у нее иных братьев, и потому ревнует к тому, с какой страстью защищает она кровного своего родича, предателя и братоубийцу. Ньял рычит, делает глубокий вдох, как перед прыжком в воду, но так ничего и не произносит.

– Разговоры, – прерывает их спокойный голос Хакона, – сбивают дыхание и мешают грести в такт с остальными, Ньял.

Молодой воин скрипит зубами, но возвращается к своему делу, не решаясь перечить старшему товарищу. Ренэйст знает, что Олафсон еще многое может сказать ей по поводу произошедшего, но надеется, что Ньял немного остынет к следующему их разговору.

Хакон открывает один глаз, когда Ренэйст, забравшись под лавку, ложится на палубу подле него. Он обнимает ее одной рукой, и Белолунная закрывает глаза, отдаваясь его близости.

– Ты зол за то, что я не сказала тебе?

Мужчина медленно выдыхает и прижимает ее покрепче к своей груди, широкой спиной закрывая от бед. Подле него Рена кажется крошечной, легкой, словно перышко. Хакон утыкается носом в ее светлые волосы, впитавшие в себя запах моря. Драккар мерно покачивается в такт гребле, убаюкивая, и ему совершенно не хочется отвечать на вопросы. Он не вправе винить ее за помощь, оказанную брату, так почему обида пожирает его изнутри?

– Ты поступила так, как считаешь нужным, и нет смысла винить тебя в этом. Но сердцу моему неспокойно от того, что ты что-то утаила от меня.

– От тебя в моем сердце нет тайн, – утыкается она холодным носом в его шею, и они сплетаются руками и ногами, подобно двум змеям. – Но эту я должна была сохранить, ведь принадлежала она не мне.

Они замолкают, и Хакон привычно пропускает сквозь пальцы ее волосы, пока дыхание Рен медленно замедляется, погружая конунгову дочь в сон. К чему споры, если ими ничего не изменить? Он уже здесь, несущий за собой тревогу и смерть, и именно Ренэйст указала ему дорогу. Остается лишь смириться, принять поступок возлюбленной и спать, положив щит на грудь. Никогда не будет к Витарру доверия, никому не будет рядом с ним покоя. Но ведь именно Хакон взывал к благоразумию конунга там, на палубе, едва сына его выволокли из бочки.

Впервые Хакон встретил Витарра в ту ночь, когда конунг привез его в Чертог Зимы. Тогда он ничего не знал и провел с мальчишкой все время, пока о нем не вспомнили. Конунг тогда очень разозлился, увидев их посреди двора, машущих палками и изображающих отважных воинов. Он начал кричать на них, и когда Хакон, принявший злость правителя на себя, обернулся, то Витарра уже не было рядом; о его присутствии говорила лишь брошенная палка и следы на снегу. Именно тогда Ганнар Покоритель велел ему держаться подальше от Братоубийцы. С тех пор Хакон никогда не вспоминал о том, кем Витарр был тогда на самом деле.

Ребенком, воображающим, словно бы палка в его руках – легендарный меч, которым Сигурд сразил ужасного Фафнира.

Долгие ночи длится их плаванье, и невольно в сердца молодых воинов закрадывается страх, что плывут они по кругу. Но мертвые звезды все так же остаются на своих местах, и по их расположению легко можно было понять, что драккары не меняют курс. Однообразие, коим сопровождается плавание, накрывает их душным облаком, и многие уже жалеют, что отправились в него. За это они боролись? Ради этого рисковали жизнями? Самым запоминающимся событием можно назвать лишь тот миг, когда над головами их плясали Небесные Огни, а Витарра Братоубийцу вывалили из бочки с рыбой. Опытные воины лишь посмеиваются над ними, называют нетерпеливыми щенками, а им уже худо от этого ночного неба и бескрайнего океана. Нет в них огня, нет жажды новых земель. Откуда им взяться, если даже не веришь в то, что непременно куда-то попадешь? Земля, греющаяся под светом Южной Луны, начинает казаться глупой сказкой.

Все меняется, когда небо над их головами начинает светлеть.

Чем светлее становится небосвод, тем сильнее разгорается пламя в их душах. Луннорожденные, оказавшиеся в плаванье впервые, запрокидывают головы и смотрят в небо с надеждой. Их взбудораженность передается более опытным морякам вместе с осознанием, что скоро будет пройдена половина пути. По велению конунга открывают бочки с тюленьим жиром, который дети Луны наносят на открытые свои лица и кисти рук. Вцепившись в весло, Ренэйст морщится от ужасного запаха, пока Хакон, загребая жир кончиками пальцев, втирает его в ее кожу.

– Для чего это? – недовольно бурчит она.

– Чтобы Южная Луна не ранила тебя.

– Разве она может меня ранить?

– В этом мире, – говорит он, – все может ранить.

Она больше ничего не спрашивает и позволяет ему продолжить.

Когда Южная Луна впервые предстает перед ними, Рен одолевают восторг и ужас. Пылающее огненное око виднеется на горизонте, и небо разделяется надвое, являя два совершенно разных мира. Она не знает, что ожидать от того, другого и совсем неизвестного. В перерывах между греблей Волчица тихо беседует об этом со своим побратимом, и Ове делится схожими переживаниями. Лишь Ньял становится все более взбудораженным с каждой милей, на которую они приближаются к Солнцу. Олафсон словно бы готов грести без отдыха, если это позволит как можно скорее достичь южных берегов. Иногда Рена слышит, как он бормочет проклятия, прося богов как можно скорее закончить долгий их путь.

Но Небесные Огни и Солнце не единственное, что удивляет их в этом плаванье. Едва они достигают границы между Зимой и Летом, взглядам их предстает земля, замершая между двумя мирами. Ренэйст взбирается на форштевень, рассматривая горы и прибрежные земли, поровну освещенные лучами двух светил, замерших на небосводе. Где-то там, за хребтом земли, виднеется золотая долина, но она не выглядит, как пшеничное поле, которое Ренэйст видела однажды в Солнечном Доме. Место это не похоже ни на одно, что являлось ей даже в самых безумных снах, и внушает оно страх и восхищение.