Кэвин, я не понимаю, что с тобой происходит! Ты же с легкостью тратил деньги куда большие, сам не раз и не два уверяя, что они – пыль. И вот теперь, когда уникальнейшая возможность потратить их с умом, с гарантией грядущих капиталов сама идет в руки, ты отворачиваешься?

Или стареешь ты, мой дорогой Кэвин? Или я уже не внушаю доверия тебе?

Верно, мои уговоры вызывают у тебя удивление, ибо они не более свойственны мне, чем тебе свойственно избегать веселья. Но нынешнее мое положение вдруг оказалось не столь прочным, как я себе представлял. И снова дело в моем растреклятом кузене, а также матушкиной неуместной старательности, каковая дала неожиданный результат.

Матушка моя с некоей блажи послала к нотариусу. А старый хрыч всегда недолюбливал меня, полагая личностью несерьезной, и с охотой уцепился за возможность причинить мне еще больше неудобств, чем прежде, когда отписал часть отцовского имущества приходу, якобы волю покойного исполняя.

И вот теперь Гриффс известил меня – а письмецо его было превежливейшим, – что, согласно старому завещанию моего деда (я же и не знал о том, что оно вообще имеется), старый дом и прилегающие земли отходят к Джорджу Фицжеральду, если тот вернется, или же к его детям. То есть к Патрику. Конечно, я собирался подать в суд и уже имел честь общаться с м-ром Уиверли, который славится изворотливостью и хорошими знакомствами среди судейских, но он полон сомнений, ибо не привык браться за дела проигрышные. Так и сказал, представляешь? Он считает мое дело проигрышным! Дескать, я самолично представлял всем Патрика как кузена, а значит, признал факт нашего родства. О том, что это было не признание, а шутка, Уиверли и слушать не стал! Дескать, в суде мои мотивы не имеют значения.

Также он прямо указал, что матушка моя не имеет желания отрицать родство Патрика, чем много затрудняет мое и без того сложное положение. Поэтому мне крайне нужен твой совет!

Если отдать дом и земли, я потеряю арендную плату, идущую с них! Но и судебные издержки видятся мне неподъемными. Поэтому, Кэвин, прошу тебя о помощи как друга и человека, мнению которого я безоглядно верю. Скажи, что мне делать? И перешли шестьсот фунтов, дабы я мог передать их агенту и начать дело, которое раз и навсегда развяжет мне руки и высвободит из унизительного для джентльмена положения бедности.

Твой Джордж.

Моя милая Летти!

Прости меня, пожалуйста, за молчание, виной которому была отнюдь не обида, как ты подумала и высказала в последнем своем письме.

Я получила твою рождественскую открытку и желаю сказать, что была она чудесной. Пожалуй, единственное, что было чудесным в это Рождество.

Теперь, когда бури в моем доме хоть сколько-нибудь улеглись, я могу рассказать о том, как оно было, хотя было оно весьма горько, особенно для матушки, которая и вовсе слегла с сердечной болью. Мне так жаль ее! И Патрика!

Но если рассказывать, то по порядку.

Ты помнишь ведь, что я собиралась поведать матушке о проделках Джорджа? Я исполнила свое намерение. И матушка пришла в ужас. Она отписала Джорджу, чтобы тот немедля явился домой и привез Патрика. Стоит ли тебе говорить, что Джордж и не подумал подчиняться? Он прислал Патрика одного в очередном, совершенно ужасном наряде и с короткой запиской, в которой выражал огорчение тем, что намерения его были истолкованы неверно. Его огорчение оказалось столь велико, что он не желает лицезреть ни Патрика, ни матушку (обо мне он и упомянуть не удосужился), а отправляется встречать Рождество к этому ужасному Бигсби.

Я слышала, что он купил одной испанской певичке дом в предместье Лондона и теперь почти все время проводит там. Хоть бы он там и остался!

Я думала, что матушка огорчится еще больше, но она ни словом, ни жестом не выразила возмущения. Сказала только, что, дескать, Джордж может поступать так, как ему вздумается.

В тот же день она имела беседу со мной, попросив приглядывать за Патриком, про которого сказала, будто бы он – сущее дитя. Она намеревалась самолично заняться его обучением. Мне же матушка поручила выбрать книги для прочтения, которые были бы не слишком сложны и вместе с тем увлекательны. Также я должна была следить за его манерами, выправляя их по мере надобности.

Патрик, с которым, верно, матушка имела отдельную беседу, отнесся к делу со всей ответственностью. Его старательность, его желание стать лучше, отринуть свои прежние дикарские повадки меня восхищали!

Признаюсь, я собиралась отписать тебе, но чересчур уж увлеклась новой своей ролью и предрождественскими хлопотами. Ты же знаешь, каково это, когда в доме все кувырком идет… Я просто с ума сходила!

Никогда наш дом не становился столь огромен, как в эти дни! А списки заданий, матушкой выдаваемых, казались мне бесконечными. Я до сих пор, закрывая глаза, вижу каминные решетки, серебряные ложечки, вилочки, ножики, фарфоровые тарелки и фарфоровые статуэтки, столы и столики, кресла и креслица, шпалеры, панели, гобелены… Мне становилось жаль бедных служанок, которые от рассвета до заката чистили и натирали, чистили и натирали… и себя, конечно, потому как мне приходилось проверять и перепроверять, чтобы не допустить малейшей оплошности…

Старый Томми и Паркер отправились в лес за елкой, чтобы наш праздник был не хуже лондонского. Матушка сохранила ту газету с литографией из Виндзора, которую ты прислала нам. Но матушка все равно велела изготовить наши обыкновенные букеты из самшита и падуба, которые мы расставили по всему дому.

А ель была огромна! Ее верхушка касалась потолка, и лепные ангелочки на нем будто бы благословляли чудесный праздник. Я и мама украшали дерево атласными лентами и цветами из перьев. Патрик закреплял на ветках латунные лодочки-подсвечники, а потом развешивал яблоки, сладкие крендельки и сахарные палочки.

Он потом признался мне, что любит сладкое. Но это секрет!

Наша ель получилась ничуть не хуже королевской. И, глядя на нее, я представляла, каким волшебным будет праздник. И мои мечты почти сбылись.

В Сочельник мы, покончив со всеми иными делами, сели за стол и вознесли благодарственную молитву Господу за все то доброе, что происходило с нами в этом году. Нам подали гуся, о котором матушка позаботилась заранее: ты писала о том, сколь сложно добыть хорошего гуся в Лондоне, но уверяю, что здесь, у нас, все много проще. Матушка еще весной приобрела парочку птиц и по старому немецкому рецепту держала их в корзинах, откармливая яблоками и грецкими орехами, отчего гуси получились жирными и тяжелыми. Не хуже вышел и плам-пудинг, изготовленный по старому рецепту.

Наш вечер затянулся допоздна. Мы пели рождественские песни – поверь, голос у матушки куда как хорош. Я играла и сама радовалась музыке, которая была легка, как никогда прежде. Словно бы она звучала во мне, и я лишь выпускала ее на волю.

Затем матушка одарила слуг, и, конечно, мы сами обменялись дарами. Я преподнесла матушке новую книгу Диккенса, которого она весьма ценит за слог и тонкость в изображении характеров, а взамен получила набор для вышивания. Патрику мы преподнесли пару перчаток из тонкой телячьей кожи, а получили просто-таки очаровательные фигурки животных, вырезанные из слоновой кости.