Потом Петлюра подошел к карте и объявил, что отныне Украину надо называть не просто Украиной, а Великой Соборной Украиной, границы которой будут простираться от Балтийского до Черного моря, включая Бессарабию, Донскую область, Кубань, а также Воронеж, Курск и другие города ненавистной России. Жить в этой стране он разрешит только украинцам. Поэтому всех евреев—к стенке! Всех русских, которые смотрят в сторону Москвы, тоже к стенке.

Что тут началось! По малейшему подозрению людей хватали прямо на улице, врывались в дома и квартиры, детей убивали на тазах у родителей, а родителей вешали только за то, что их фамилия звучала не по-украински. Самое удивительное, эти зверства принимала, понимала и оправдывала украинская интеллигенция. Вот что, например, писала в те дни одна из самых популярных киевских газет:

«По ночам на улицах Киева наступает средневековая жизнь. Средь мертвой тишины вдруг раздается душераздирающий вопль. Эти кричат жиды, кричат от страха. Это подлинный, непритворный ужас — настоящая пытка, шторой подвержено все еврейское население. Остальное население, прислушиваясь к этим ужасным воплям, думает вот о чем: научатся ли евреи чему-нибудь в эти ужасные ночи? Поймут ли они, что значит разрушать государство, которого они не создавали? Поймут ли, что значит по рецепту “великого учителя Карла Маркса” натравливать один класс против другого? Поймут ли, что такое социализм, из лона которого вышли большевики?»

Между тем на фронте петлюровская армия терпела поражение за поражением: в январе 1919-го красные взяли под контроль всю Левобережную Украину. Но Правобережье было в руках осатаневших петлюровцев, которые свою злобу с еще большей яростью стали вымещать на мирных людях. Начали с

Житомира, где рабочие и часть солдат пытались восстановить Советы. Погром был настолько чудовищный, причем учиненный на глазах у Петлюры, что возмутилась даже его личная гвардия, так называемые синежупанники. Одна из самых надежных рот в знак протеста в полном составе перешла на сторону красных.

Тут уж Петлюра, если так можно выразиться, закусил удила и в Бердичеве устроил еще более кровавый самосуд. Но и этого ему показалось мало, опьянев от крови, он продолжил резню в Фастове, а потом и в Проскурове. Проскуровский погром удался на славу, он был даже удостоен специального сообщения такого официального органа, как Бюро украинской печати:

«Погром, устроенный двумя полками запорожских пластунов, продолжался два дня. 17 февраля были вырезаны поголовно улицы Александровская и Аптекарская, причем не щадили ни женщин, ни детей. Некоторые из запорожцев забавлялись резней, заставляя еврейских мальчиков бежать под угрозой смерти, а затем догоняли верхом на лошади и рубили шашкой. Погибло, по словам коменданта города, около четырех тысяч человек, среди них половина русских».

Еще более ужасное сообщение пришло из Фелынтина: там людей загоняли в здания и сжигали живьем. Но наиболее продвинутым палачам этого показалось мало, и они стали применять так называемое медленное сжигание, то есть сперва руку, затем ногу, и только после этого все остальное тело. Нашлись также любители четвертования, отсечения голов плотницким топором и даже вырезания букв на теле живого человека. Как не без удовлетворения сообщало все то же Бюро украинской печати, петлюровские гайдамаки самыми разнообразными способами убили в Фелыптине 480 человек и 120 заживо сожгли.

Но изменить ситуацию на фронте эти зверства не могли. Поражение следовало за поражением, фронт разваливался, началось повальное дезертирство. По большому счету, дни «Петлюрии», так иногда называли это самостийное мини-государство, были сочтены.

Очередной столицей «Петлюрии» стал небольшой городок Каменец-Подольский. Петлюра знал, что Красная Армия готовится к решающему наступлению, что сил отразить это наступление у него нет, и тогда у него созрел удивительный по наглости и простоте план. Из газет он узнал, что в румынской тюрьме томится уважаемый всеми большевиками швейцарский коммунист Платген, то самый Платген, который привез Ленина в Россию, а потом спас его от верной пули. «Это именно тот, кто мне нужен!» — обрадованно воскликнул Петлюра и тут же накатал депешу в Бухарест, прося передать ему строптивого швейцарца.

Зная о патологической ненависти Петлюры к коммунистам, руководители сигуранцы охотно откликнулись на эту просьбу. Если Платтена расстреляет Петлюра — это даже хорошо, так как румынские власти окажутся ни при чем и им не смогут предъявить претензии ни в Берне, ни в Москве.

— Так зачем вы все-таки понадобились Петлюре? — продолжал допрос следователь.

— Я и сам не мог этого понять, пока он мне не предложил заключить джентльменское соглашение. Да-да, не удивляйтесь, именно джентльменское! — повысил голос Платген, заметив, что Шейн удивленно вскинул брови. — Его суть заключалась в том, что он напишет послание Ленину, которое я должен передать из рук в руки, а потом с ответом вернуться назад. После этого Петлюра обещал отпустить меня на все четыре стороны. Так как мне позарез нужно было попасть в Швейцарию, я пошел на эту сделку.

— Так-так, — озабоченно почесал переносицу Шейн.—Ас текстом он вас ознакомил? Или это была шифровка?

— Никакая не шифровка, а самое обыкновенное письмо. Что касается текста, то я даже приложил к нему руку. Речь шла о прекращении кровопролития и о перемирии с Красной Армией. В обмен на это он обещал выступить против Деникина, войска которого подошли чуть ли не к самой Туле. Дело, как вы понимаете, благородное, и я с энтузиазмом за него взялся.

— И все-таки я не понимаю, почему Петлюра вам доверился. Ведь вы же коммунист, а его враждебное отношение к коммунистам стало притчей во языцех. Почему он вас не расстрелял?

— Потому что я был ему нужен. Никто, кроме меня, не мог передать его письмо в руки Ленина.

— Допустим... И как вы действовали дальше?

— Добравшись до Москвы, я немедленно явился к Ленину и передал ему послание Петлюры. Насколько мне известно, той же ночью по предложению Ленина ЦК партии принял решение заключить договор о перемирии с Петлюрой. Мне вручили соответствующий документ, и я отправился в Каменец-Подольский.

— Решение ЦК дошло до адресата?

— Конечно. Я вернулся в Каменец-Подольский, вручил документ Петлюре, напомнил о нашем джентльменском соглашении, и он взялся помочь мне добраться до Швейцарии, где я должен был выполнить секретное задание Коминтерна. Но совершенно неожиданно я заболел, началось такое кровохарканье, что я приготовился к самому худшему. Украинские власти запросили Москву: что, мол, с ним делать? Как я узнал позже, об этом доложили Ленину, и он приказал немедленно доставить меня в Москву. В полубессознательном состоянии я добрался до столицы, где по указанию Ленина мною занялись кремлевские врачи.

— А как же задание Коминтерна?

— Я его выполнил, но несколько позже.

Заключение перемирия с Советской Россией не пошло Петлюре на пользу, его дела шли все хуже и хуже. И хотя он куролесил еще почти два года, в конце концов, ему пришлось бежать за границу. Под весьма красноречивым псевдонимом Степан Могила он жил сначала в Польше, потом в Венгрии и Австрии, пока не добрался до Парижа. Несколько раз у него возникала мысль сдаться московским властям, разумеется, под гарантии личной безопасности, но таких гарантий никто не давал — слишком кровавый след оставил он на Украине.