Встретил нас субъект, внешне удивительно похожий на Кузьмича из «Национальной охоты». Как потом выяснилось, он вообще был таким же. Наверное, все лесники во всем мире совершенно одинаковы, особенно, если они встречают генералов. Не важно каких, военных или гражданских.

Баня уже была готова, а оленье мясо насажено на шампуры. Все говорило о том, что нас ждет заслуженный отдых.

Хоть часы показывали около шести вечера, на улице было еще очень жарко, и девушки «из прислуги» переоделись в купальники. Аня тоже последовала их примеру, но ее плавки больше напоминали нитки, накрученные вокруг бедер. Вдруг зазвонил сотовый телефон Шмелкина. Он с кем-то поговорил, потом подошел к нам, развел руки и сообщил пренеприятнейшую новость:

— Меня срочно вызывает губернатор.

Не ехать я не могу. Но, как только освобожусь, немедленно вернусь. Я очень прошу у вас прощения, но, может быть, вам без меня даже будет лучше.

Он переговорил о чем-то со своей Аней, потом позвал телохранителя, со всеми еще раз попрощался и уехал. Мне показалось очень странным, что мэр оставил с нами свою девушку. Горностаева, которая стояла рядом, заметила:

— У меня такое ощущение, что две официантки и эта Аня специально для вас. Вас трое и их трое. А мэр инспирировал звонок, чтобы уехать.

— Хм, интересно, а как же ты?

— Я как-нибудь все это переживу. Тем более у меня есть Кузьмич, или как там его зовут.

Я посмотрел ей в глаза, чтобы определить, насколько серьезно она это говорит.

И ничего не понял.

А потом начался праздник. Понемногу все, кроме Спозаранника, начали напиваться. Мы парились в бане, потом вылезали на улицу и ели шашлык из оленины и копченого омуля, волшебную байкальскую рыбу, внешне похожую на селедку.

Правда, по вкусу они отличались друг от друга как вода и водка. К часу ночи начались безобразия.

Девушки перестали нас стесняться и начали ходить в парилку вместе с нами.

Это произошло с подачи Горностаевой, которая заявила, что раздельное мытье придумали мужчины, чтобы дискриминировать женщин. Ошалевший от всего этого, абсолютно трезвый Спозаранник спрятался в сарайчике Кузьмича. Ему было скучно и одиноко. Я заглянул туда и увидел, что под потолком на ниточке висят какие-то сушеные ягодки. Спозаранник одну попробовал — видимо, ему понравилось, потому что он съел еще несколько пригоршней.

В два часа ночи все стали друг другу близкими и родными. Шаховский обещал жениться (на ком из присутствующих девушек — я так и не понял). Невеста мэра сидела у меня на коленях, из одежды на ней были только серьги.

Вдруг появился Спозаранник. Он внимательно на нас посмотрел и неожиданно сказал:

— Лошади где?

— Что? — не поняли мы.

— А! — и он вдруг дико закричал.

Его вопль был похож на крик слона-самца, у которого из-под носа увели самку. Мы такого от него не ожидали. Потом он пытался прокатиться на кабанчике Кузьмича, хватал девушек за попы и требовал, чтобы его называли «ваше превосходительство». Потом заработал затрещину от Горностаевой за то, что пытался схватить ее за грудь, упал и уснул.

Никто из нас ничего не понимал, так как он ничего не пил. Откуда такое? Кузьмич сходил в сарайчик и, вернувшись, сказал:

— Он ягод нажрался, из которых я мазь от радикулита делаю. Это глюки были.

Под утро почти все легли спать. Я с невестой мэра, которая по секрету рассказала, что она никакая не невеста, а Шаховский — с двумя девочками из прислуги. Причем устроились они прямо в бане.

И только Горностаева и Кузьмич всю ночь не спали. Они взяли охотничье ружье и устроили соревнование по стрельбе. Так мы и спали под грохот канонады.

А на следующий день мы покинули гостеприимную Сибирь.

В самолете Спозаранник решил устроить ревизию содержимого своего «дипломата». Он долго перекладывал из папочки в папочку всякие бумажки, а потом вдруг уставился на одну из них и несколько раз перечитал. Вид у него был при этом довольно обескураженный.

— Послушайте, братцы, помните, я сжег каширинскую объяснительную?

— А что? — сразу заволновался я.

— Ничего. Я порвал ее на мелкие кусочки и сжег в пепельнице.

— Ну!

— "Что, ну? Вот она, целая и невредимая.

— Как это? — удивился и я, а потом потребовал повторного уничтожения.

— В самолете жечь нельзя, а дома ее сожгу, — сказал Глеб.

— Нет уж, — ты дай ее мне, я ее лучше сам уничтожу, а то у тебя плохо получается.

Я забрал у него бумагу и положил к себе в карман. Спозаранник же надолго задумался, глядя в иллюминатор. Потом повернулся ко мне и с сияющим видом заявил:

— Я все понял! Это не я с ума сошел.

Все объясняется очень просто. Я что-то порвал и сжег. Правильно? И это была не объяснительная, а другая бумага! Та, которую мы не могли найти!

— Командировочное удостоверение! — догадался я.

Скоро самолет начал снижаться, и мы сели на родную землю.

Мы опять не разбились.

Рассказывает Алексей Скрипка

"Скрипка Алексей Львович, 31 год, заместитель директора Агентства по административно-хозяйственной части. Убежден, что обладает врожденными талантами не только в области коммерции, но и в сфере расследовательской журналистики.

Требователен к соблюдению сотрудниками Агентства правил внутреннего распорядка. Семейное положение — холост. Коммуникабелен. Насколько достоверны рассказываемые им истории — не выяснялось.

Внеслужебные отношения с сотрудницей Агентства Горностаевой В. И. довольно запутанные…"

Из служебной характеристики

Помню, как в свете уличного фонаря светилось голое плечо судебного пристава Аникеевой. Ничего плечо — с родинкой и трогательными складочками, намятыми подушкой. Я отвел взгляд и почувствовал нежность. Я ее всегда чувствую, когда вижу свою стену над кроватью.

Одни грамоты чего стоят — тут и «За активную общественную работу…», и «Победителю социалистического соревнования», и "За первое место в «Зарнице», и самая драгоценная: «За второе место среди юношей в Мемориале по настольному теннису им. М.Ю.Лермонтова, г. Пятигорск».

Не меньшую нежность вызывают фотографии. Бодрый пионер Скрипка с огромными пачками макулатуры; веселый стройотрядовец Скрипка с лопатой в руках; мужественный ефрейтор Скрипка в почетном карауле у знамени части; задумчивый бородатый Скрипка за письменным столом; и, наконец, солидный Скрипка в костюме, запечатленный в гневном жесте — он указывает курящим в коридоре журналистам на плакат, гласящий: «Здесь не курят! Совсем!!!».