В предисловии С.Г. Лозинского к 1-му изданию на русском перевода с латыни Malleus Maleficarum («Молот ведьм») 1930 года говорится: «Эдикт лангобардского короля Ротара 643 года прямо запрещает христианам верить тому, что женщины могут быть вампирами и высасывать внутренности из живых людей, и указывает судьям не допускать, чтоб заподозренные в таком невозможном преступлении женщины убивались безумцами. Карл Великий пошел гораздо дальше Ротара и в своем первом саксонском капитулярии от 787 года говорит, что смертная казнь может постичь того, кто, одурманенный дьяволом, верит, подобно язычнику, в существование пожирающих живых людей стриг или ламий и на этом основании убивает этих несчастных мнимых преступников». Добавлю, что и Законник сербского царя Душана осуждал суеверия о вампирах, проявлением которых было извлечение трупов из могил и их сожжение.

Но вот в 1487 году, на излете европейского высокого Средневековья, появляется «Молот ведьм» (с наиболее характерными моментами можно познакомиться в конце текста), ставший, по сути, уголовно-процессуальным кодексом инквизиции (в переводе с латыни термин «инквизиция» значит всего лишь «расследование»). Что же случилось? Зачем святой престол учредил сию институцию, отдав ее в руки ордена Псов Господних (доминиканцы – от лат. Domini Canes, вспомним наших опричников/кромешников с песьими головами и метлами у седла – «грызи лиходеев, мети Россию»)?

Продолжу цитировать Лозинского: «Инквизиция должна была вырвать из тела Европы жало ереси… Ведь ересь характеризуется, во-первых, ошибкой в мышлении (error in ratione), a во-вторых, упорством (pertinacia) в этой ошибке».

Иными словами, инквизиция боролась с мыслепреступлениями, охраняя единую заданную ментальную систему координат от возможных альтернативных вариантов. Где инквизиция проявила себя впервые? Испания после Реконкисты, т. е. изгнания мавров, – там ее целью было разоблачение затаившихся, лишь для виду принявших католицизм мавров и марранов (евреев). И Южная Франция, где с альбигойской или катарской ересью, пришедшей из богумильской Боснии, боролся еще святой Доминик, по чьей просьбе папа Иннокентий III и учредил орден доминиканцев.

Катарская альтернативная версия христианства угрожала Римской курии, а независимость южнофранцузских феодалов раздражала короля в Иль-де-Франс и всю северную аристократию. Интересы Рима и Парижа совпадали, и серия Крестовых походов положила конец своеобразной южнофранцузской культуре. Кстати, орден тамплиеров погибнет так же – совпадут интересы святого престола и французского короля, и обвинения будут одинаковы: тамплиеров, так же как и альбигойцев, обвинят в том, что они дают гомагиум – поцелуй, выражающий и закрепляющий присягу в феодальном мире, – «врагу рода человеческого». Король – помазанник Божий. А значит, любой заговор против него – это святотатство, а любое святотатство равно заговору против короля. А кто причастен к подобному? Разумеется, еретик, т. е. тот, кто «либо рождает ложные или новые мысли, либо следует им».

Колдовство же попало в сферу внимания святой инквизиции сравнительно поздно – около XV века. Процитирую религиоведа Мирчу Элиаде: «Жертвы церковников не были повинны в тех преступлениях и ересях, которые вменялись им в вину, но некоторые из подсудимых действительно принимали участие в магико-религиозных обрядах языческого происхождения, издавна запрещенных Церковью даже в христианизированном их варианте. Речь идет о мифо-ритуальных пережитках язычества, сохранившихся в европейской народной религии».

Иными словами, уничтожив всех структурированных мыслепреступников – еретиков, взялись за единичных носителей альтернативных взглядов (если проводить аналогии с современной РФ, то несколько лет назад для обвинения в экстремизме нужно было общественное объединение создать, а теперь достаточно лайк поставить или фото в соцсети разместить, ну или песню).

Но соответствовали ли обвинения, выдвигаемые инквизицией, реальности? Процентов на пять, может быть, да. Но для восприятия масс этого мало, таких скудных поступков, как, скажем, сбор трав и траволечение, совсем недостаточно для публичного обвинения в сговоре с дьяволом, поэтому приходилось преувеличивать, абсолютизируя обвинение (не собирала/лечила травами, но извела пятерых младенцев на мазь, чтобы летать на шабаш – общественности так доступнее понимание вины).

Пример. Исследователь XIX века Канторович в книге «Средневековые процессы о ведьмах» пишет: «Известный богословский писатель XVI века Варфоломей де Спина, говоря о том, что мужья летающих ведьм не только не подтверждают этих полетов, но утверждают, что их жены мирно спят рядом в ночи своих мнимых полетов, замечает, что тут-то и проявляется дьявольщина, обманывающая мужа, рядом с которым лежит «подобие тела», принявшего образ жены обманутого мужа».

Очевидно, Варфоломей де Спина вынужден лукавить и изворачиваться, хотя ему хорошо известно, что все вмененное ему в вину происходило (если вообще происходило) во сне, но даже святая инквизиция не могла обвинять людей в просмотре собственных сновидений, поэтому приходилось стыдливо умалчивать то, что им хорошо известно, а именно то, что «место/событие преступления» существует лишь во сне. Иначе публика могла не понять. Еще в XI веке Бурхарт Вормский в трактате «Corrector» предостерегает от женщин, уверенных, что они «по ночам во сне проходят сквозь запертые двери и взлетают к облакам, чтобы сражаться». В XI веке инквизиции не было, поэтому и не было нужды утаивать, что место действия находится в царстве Морфея. Святая инквизиция прекрасно это знала, но для увеличения степени вины абсолютизировала ее и переносила «преступление» из сна в мир материальный.

Процитирую религиоведа Мирчу Элиаде, который пишет на основе изучения протоколов инквизиторских процессов следующее:

«Бенандати уверяли, что путешествовали in spirito (в духе), во время сна. Перед тем как «пуститься в путь», они впадали в забытье, напоминавшее каталепсию, в продолжение которого душа существовала отдельно от тела».

Таким образом, наши практически современники, Карлос Кастанеда и его индеец-наставник Дон Хуан, общавшиеся преимущественно во сне, в глазах инквизиции были бы абсолютно виновны в колдовстве и были бы сожжены, при этом для общественности их деяния обвинителями были бы перенесены из мира сновидений в наш мир.

Не избежали бы горькой участи и персонажи фильма Кристофера Нолана «Начало». Впрочем, как и сам Кристофер Нолан.

С точки зрения обывателя, автор романа или фильма не может нести реальную ответственность за события и действия, происходящие на страницах книги или на экране. А вот с точки зрения борца с мыслепреступлениями – может и должен. Ведь творение автора – это экстраполяция его образа мыслей вовне, становящаяся к тому же потенциально ролевой моделью поведения для публики, выступающей в качестве потребителя авторского продукта. Поэтому если какой-нибудь крамольник-писатель позволяет себе описывать заговор в вымышленной вселенной, скажем, Арканара, да еще и намеками некие аналогии проводить, то вполне целесообразно обвинить его в участии в заговоре реальном, даже если и существует он лишь на страницах обвинительного акта.

Яркая аналогия – репрессии 30—40-х годов. Существуют две полярные точки зрения на условный 1937 год. Первая. Сумасшедший Сталин в приступе безумия (так же примитивно Карамзин истолковывал опричнину Ивана Грозного) бесцельно уничтожил по ложным обвинениям миллионы ни в чем не повинных граждан. Все обвинения – выдумки и паранойя. Вторая. Было антисталинское подполье, все протоколы из архивов ОГПУ, заляпанные пятнами крови и повествующие о заговорах и подготовках покушений на вождя по приказу румынской «Сигуранцы», – истина. В общем, в ГУЛАГ просто так не сажают, значит, была причина. Классическая обвинительная точка зрения.