Повторяю: я ему в определенной мере даже сочувствовал. Более того, я был готов отказаться от наследования Алломара. Отказаться от того, чего никогда не имел, очень просто. Алломар представлял для меня некую гипотетическую условность. Но я кожей чувствовал, что Алиса ни за что не пойдет на подобный шаг. Даже слабый намек на такую возможность был бы для нее оскорбителен, потому что она-то как раз полагала, что здесь все нормально. Таковы непререкаемые законы в основе мира: лордом можно стать, лишь победив в честном бою другого лорда, в этом наше проклятие – мы обязаны непрерывно отстаивать свое положение. Лорд по праву рождения – это еще не совсем то, что требуется. Человек, родившийся лордом, должен подтвердить это, совершив подвиг. Гийом – талантливый воин, он не раз демонстрировал мужество и умение командовать боем. Можно не задумываясь поручить Алломар его попечению. Тем не менее подвига – того, что выделяет человека из разряда других – у него пока нет. Может быть, ему просто не везло до сих пор, а быть может, у него не хватает той внутренней силы, которая заставляет человека преодолеть невозможное.

– Так что все справедливо, – говорила она, покусывая ноготь на пальце. – Именно поэтому Геррик передал кольцо Алломара мне, а не младшему брату. Женщина обязана хранить традиции своего Дома. Кстати, о традициях, раз уж зашла речь…

И все так же покусывая несчастный ноготь, она с некоторым раздражением объяснила мне, что с точки зрения традиций Дома Герриков я веду себя абсолютно возмутительно и недопустимо: фамильярничаю с прислугой – что тебе далась эта Мирра? – слишком накоротке держусь с солдатами и тем более с Беппо. Беппо учит тебя сражаться, но это не значит, что вы – приятели. Он – сержант, ты – лорд, вы просто не равны друг другу. Пожалуйста, милорд муж, имейте это в виду!

– «Все люди рождаются свободными и равными», – процитировал я. – «Общественные различия могут основываться лишь на соображениях пользы». Так, во всяком случае, принято у нас на Земле. Закон есть выражение общей воли.

– Нет, – упрямо сказала Алиса. – Все люди только – рождаются. А свободными и равными они становятся сами, если того хотят. Кстати, в большинстве своем они того не хотят. Свобода налагает слишком серьезные обязательства.

– Например, ограничивать свободу других, – заметил я.

– Но взамен они получают спокойствие и мирную жизнь, – сказала Алиса. – Неужели не очевидно: свобода – это плата за жизнь. Точно так же, как жизнь – это неизбежная плата за обретаемую свободу. Либо ты выбираешь свободу, но тогда будь готов в любой момент отстаивать ее ценой жизни, либо ты выбираешь собственно жизнь, но тогда отдаешь часть свободы тому, кто за тебя умирает. Это – основа любых человеческих отношений. Во все времена и во всех мирах, которые мне известны. Никакие уступки здесь невозможны. Потому что если уступить даже в мелочи, то как домик из песка начнет разваливаться все остальное. Люди превратятся в зверей, пожирающих друг друга. Это – неизбежно, так уже было в Смутные времена… Что же касается Мирры, на которую ты украдкой поглядываешь, то тут вовсе необязательно скрывать что-то или делать тайком от меня. Лорду принадлежит любая незамужняя женщина, это тоже – закон. Если ты хочешь Мирру – просто возьми ее. Ни одна женщина Дома не вправе отказать лорду.

До сих пор она избегала прямо смотреть на меня, будто я был ей исключительно неприятен, но тут резко распахнула глаза и синь прежнего высокомерия хлестнула меня, как разряд электричества.

– Значит, не возражаешь? – спросил я, взбешенный этой педагогической выволочкой.

– Ничуть, – сказала Алиса, точно речь шла о каких-то немыслимых пустяках.

– Это тоже в ваших традициях?

– Постольку, поскольку это улучшает человеческую природу.

– Тогда я воспользуюсь своим правом, – проинформировал я. – Ты не возражаешь?

– Ничуть!

– Серьезно?

– Ради бога, – сказала Алиса.

И она даже пожала плечами, показывая, насколько это ей безразлично.

18

С Алисой вообще что-то происходило. Она стала капризной, чего за ней раньше не замечалось, возражала по каждому поводу, пренебрежительно фыркала и кривила губы, а один раз, вспылив из-за какой-то мелочи, накричала при мне на Гийома – тот лишь щурился, иронически взбивая пальцем бородку, – сделала за что-то резкий выговор Беппо, сержант мудро ответил ей: «Виноват, миледи. Больше не повторится…» Мирра дважды выходила от нее с заплаканными глазами, а меня она после нашего последнего разговора и вовсе не замечала: услышав мой голос, поднимала брови и отворачивалась. Обращение «милорд муж» исчезло из ее лексикона. Я не представлял, что думать по этому поводу. Как бы там ни было, но я действительно был ее мужем. Никто ее за язык не тянул. Алиса сама провозгласила это перед всеми Домами. Мне казалось, что я теперь имею на нее некоторые права. Однако Алиса, по-видимому, так не считала. Отношение ее ко мне стало хуже, чем даже при нашем первом знакомстве. Но тогда для этого были хоть какие-то основания, а сейчас причин нашего охлаждения я не видел. Ведь не ревновала же она меня к Мирре, в конце концов! Конечно, многовековая традиция – это прекрасно, но помимо традиций далекого Алломара существовали еще нравственные законы Земли. Мне не так просто было переступить через них. Пусть Мирра была готова к этому, однако не готов был я сам. Нет, ревность здесь была ни при чем.

Скорее уж на Алису действовала напряженная обстановка тех дней. Время шло, а стартовать на Пеллору мы по-прежнему не могли. Не знаю уж, в чем там было дело, но с завершением «падающей звезды» у Алисы явно не ладилось. Конструкция приобрела вид птицы с отставленными назад пустыми крыльями. Этакий воробей, нахохлившийся перед прыжком в небо. В груди воробья должны были разместиться Алиса с Гийомом, а в решетчатых крыльях, похожих на самолетные, – солдаты и слуги. Именно в этой части сооружения что-то не совпадало. Крылья по требованию Алисы несколько раз снимали – то немного укорачивали и делали толще, то, наоборот, удлиняли за счет новых латунных трубочек. Кончики их при этом слегка загибались кверху. Воробей приобретал бравый вид. Однако Алису это все равно не устраивало. После каждого монтажа она словно кошка протискивалась в переднюю часть «звезды», бралась за причудливо изогнутые перекладины, закрывала глаза, стояла так в неподвижности одну-две минуты, а потом говорила с тихим отчаянием: «Нет, не чувствую. Правая сторона – будто мертвая…» Крылья снова снимали, развинчивали и меняли конфигурацию. Повторялось это раз пять или шесть – с одинаковым результатом.

Неудивительно, что Алиса нервничала.

К тому же, как всегда в это время года, потянулись свойственные Петербургу дожди: мелкие, занудливые, с печальным шорохом сеющиеся на воду канала, поверхность воды приобретала вид серого зеркала, отражающего такую же серую пустоту, медленно тонули в стоячем холоде желтые листья, у деревьев распухли суставы, а запретный для меня город на той стороне казался полностью вымершим – редко-редко когда протащится легковая машина, да раз в час пробежит пешеход, прикрытый зонтиком или капюшоном.