— Не знаю, господин ефрейтор.

Виш протер монокль салфеткой.

— Поверь мне, Рубашов, — тихо и с внезапной усталостью сказал он, — я только исполняю свой долг — в моем положении, в этом мундире своих взглядов иметь не положено.

Он снова начал обмахиваться своим черепаховым веером.

— Ты играешь в карты? — спросил он с улыбкой. — Что может быть лучше, чем партия в покер после хорошего ужина… Скат? Баккара? Что пожелаешь?

— Я не играю, — сказал Рубашов. — Теперь не играю.

— Обжег крылышки когда-то? Понятно… На пути к раскаянию…

Николаю Дмитриевичу показалось, что Виш хотел сказать что-то еще, но удержался.

— Ты вербуешь людей в штурмовой отряд?

— Пока четверых — за этот год. Надеюсь, сегодня будет еще один. Голландец.

— Интересно! Голландец… А тебе известно, что ты — гордость первого баварского полка? И время с тобой ничего не делает, выглядишь превосходно, никаких признаков возраста. Как будто с того времени, как вы тогда пропали с ротным котом, не прошло и дня.

— Совершенно верно, господин ефрейтор. Как будто не прошло и дня.

— Называй меня Шарло, — сказал Виш и вытер рот салфеткой.

— Слушаюсь. Шарло.

— Шарло Федер-Виш.

— Необычное имя, господин ефрейтор.

— Это мой псевдоним, — сказал Виш. — Если у тебя возникнут неприятности, ты должен обратиться ко мне.

— Обязательно, Шарло.

— Ну хорошо, береги себя, Рубашов. Мне пора. Я очень занятой человек. Тысячи поручений. Ежедневные заседания, конференции. Помимо этого, сотни записываются на прием. Половину не успеваю. Никогда в жизни не был так занят, как сейчас.

Он посмотрел на часы.

— Через полчаса у меня, например, встреча с председателем рейхстага Герингом. Надо кое-что срочно подготовить. Желаю счастья, Рубашов!

— И вам тоже, господин ефрейтор, не забывайте о здоровье…

Они вышли на улицу. За углом стояла машина с уже открытой дверцей. Шофер в дождевике и кепке сгорбился за рулем.

— Удачи с твоим голландцем, — вспомнил Виш. — Как, ты сказал, его зовут?

— Я не говорил. Маринус ван дер Люббе.

— Люббе… Ну что ж, удачи тебе с Люббе. Хайль Гитлер!

— Хайль Гитлер, господин ефрейтор…

Борьба, воля к жизни, предательство интеллектуалов… о чем это говорил Виш? — думал он, сидя в трамвае по дороге на Александерплац. Его слова подтверждают только одно — движение терпимо к любым взглядам, в том числе и к таким. Главное не это — самозабвение, радость, общее дело. В движении все были как дома — и Виш, и Байер, и он сам, и полуслепой голландец.

Трамвай катился по Лейпцигерштрассе, мимо Шпиттельмарк, где, как всегда, царил полный хаос. У огромного универмага Титца он вышел, пересек Пренцлауерштрассе и двинулся к Хиртенштрассе.

Он был уже почти дома. Теперь ему приходилось продираться сквозь толпу старьевщиков и тачки с поношенной одеждой. Наконец он открыл дверь ночлежки для холостяков. Люббе дома не было, но на двери висела записка — тот ждал его у Рейхстага.

Фонари на Шиффбауердамм были погашены. Погасли и звезды — небо над Берлином затянули тяжелые снеговые облака.

Он остановился у Маршальского моста и посмотрел на Рейхстаг. Во французской гимназии темно, зато ярко освещены окна дворца председателя Рейхстага. Там сейчас, наверное, в свете хрустальных люстр стоит ефрейтор… генерал Виш и беседует с Германом Герингом.

Он миновал дворец и пошел вдоль северной стороны Рейхстага. Вдруг кто-то схватил его за рукав и рванул к стене. Голландец.

— За мной! — прошептал он.

Не успел Рубашов сообразить что-либо, ван дер Любе открыл дверь в полуподвальный склад, и оттуда непостижимым образом, Николай Дмитриевич впоследствии так и не смог вспомнить, как это получилось, они проникли в темное здание.

— Я запишусь в твой чертов отряд, — бормотал голландец, — дай мне еще минуту и считай, что завербовал еще одного штурмовика.

Он протянул ему сумку и потащил за собой во тьму. Рубашов не протестовал — он был слишком поглощен тем, чтобы не дать полуслепому ван дер Люббе разбиться о какой-нибудь шкаф. Наконец они оказались у высоченного окна, откуда был виден дворец Геринга.

— Если я ошибаюсь, поправь меня, Рубашов, — прошипел голландец. — Это ведь у Геринга горит свет?

Николай даже не успел подтвердить его слова — Люббе, охваченный необъяснимым экстазом, и не ждал ответа. Он словно не отдавал себе отчета в своих действиях.

— Давай сюда сумку, — крикнул он. — Скорее давай сюда сумку; если уж я записываюсь в твой проклятый отряд, пусть это будет при свидетелях, это же важное решение, я хочу, чтобы это событие запомнилось… незабываемый момент…

Он открыл сумку, достал оттуда полдюжины бутылок с горючей жидкостью, и через несколько секунд шестиметровые пыльные шторы были охвачены огнем. Но Люббе, казалось, все еще не был удовлетворен своим пиротехническим подвигом, он, выкрикивая проклятия движению, партии, фюреру, всей Германии, метался от одного окна к другому, от одной деревянной скамьи к другой, пока не заполыхало все здание.

Но что делает наш герой, что делает Николай Дмитриевич Рубашов в эти драматические минуты?

Он стоит в пылающем коридоре, представьте себе, он совершенно неподвижно стоит в коридоре, где огненные блики, чередуясь с мгновенными уродливыми тенями, пляшут по стенам, подбираясь к потолку… он стоит с застывшим взглядом и раздувающимися ноздрями, потому что вновь чувствует хорошо знакомый запах, кислый и резкий; и ему кажется, что он слышит, как эхом отдается в огромном здании смех его ночного гостя, но веселья нет в этом смехе, нет в нем и злорадства; смех этот удивительным образом напоминает душераздирающую бесконечную жалобу…

«Расово безупречный цирк братьев Вагнер» — вот что написано на афише, выдержанной в цветах государственного флага — кроваво-красном, угольно-черном и алебастрово-белом, с двумя свастиками в углу. Афиша, о которой идет речь, наклеена на щелястом заборе на пустыре в Берлине-Вильмердорфе; идет 1935 год.

Вот, например, чистокровный ариец Гильермо, знаменитый жонглер китайскими фарфоровыми вазами времен династии Тан, известный также парадным номером — жонгляж горящими факелами на одноколесном велосипеде с проколотой шиной, в одежде, пропитанной бензином; вот Грета К., виртуознейшая гимнастка на трапеции, а вот коверные Ральф и Альф, гвоздь программы, сенсация из Франции, затмевающие великого Чарли Ривеля. А как не отметить метателя кинжалов Оссиана и его презирающего смерть ассистента или укротителя зверей Ханса Хансена — мы так и видим, как бенгальский тигр слизывает с его щек поросячью кровь. А волшебник Адольф Эндлер, а женщина-змея Хельга Хайнц, а факир из Вестфалии Гумбольт со своими вставными зубами! Далее: бородатая женщина, живой вампир, человек с одним глазом посередине лба, похожий на античного Циклопа, и еще множество других артистов, и диковинных животных, и карликов, и лошадей, и дрессированных собачек, не говоря уж об оборотне из Индии… смогли бы вы противостоять соблазну? Особенно если случайно оказались рядом, а на дворе промозглый апрель, и грязная рука сумерек небрежно швыряет комки тьмы на улицы столицы Рейха?