Так, например, теперь принято ездить в сопровождении отряда нумидийских всадников и целого войска скороходов. Считается неприличным не посылать вперед глашатаев, которые бы разгоняли встречных; считается несоответственным сану, если приближения знатного человека не возвещают густые облака пыли. Вместе со свитой ведут нескольких мулов, которые везут кристальные, мурренские и чеканные рукою искусных художников сосуды. Считается неприличным везти только такие вьюки, которые безопасно могут трястись. Далее, везется целая толпа отроков с намазанными лицами, чтобы солнце или мороз не повредили их нежной кожи. Считается постыдным не иметь в числе отроков ни одного с такою нежною кожей, чтобы для поддержания ее свежести были необходимы особые снадобья.

Всего этого следует избегать. Такие люди насаждают пороки и разносят их по всему свету. Считаются гнусными люди, которые переносят слова, но еще более низки те, которые переносят пороки. Сама речь их уже вредна. Ибо, если она не окажет своего действия немедленно, она оставит свои семена в нашей душе, и далее, когда мы расстанемся с такими людьми, за нами последует зло, которое всегда может ожить впоследствии. Как после музыки остаются в ушах музыкальные мотивы, препятствующие ясному мышлению и серьезным занятиям, так и речь льстецов и хвалителей дурного остается в душе и после того, как перестанешь ее слушать. Нелегко бывает вырвать из сердца эти сладкие звуки: они преследуют спустя еще долгое время, и с некоторыми перерывами слова возобновляются. Итак, следует затыкать свои уши от этих нехороших речей при первых же звуках, ибо если только выслушать начало, льстецы становятся смелее. И вот до какой проповеди способны они дойти тогда:

«Добродетель, мудрость и справедливость – пустые звуки. Все счастье в хорошей жизни: есть, пить, расточать свое наследство – вот в чем жизнь, вот что значит помнить, что ты смертен. Проходят дни и минует быстротечная жизнь. Что же думать? Что за радость быть добродетельным и в течение жизни, в которой не всегда будут доступны наслаждения, даже и в то время, когда можно им предаваться, когда сама природа их требует, предписывать себе умеренность, предвосхищая смерть и заранее отказывая себе в том, что она отнимет у нас. Нет у тебя ни любовницы, ни отрока, который возбуждал бы ее ревность. Постоянно ты трезв, обедаешь так, как будто тебе придется показать свою расходную книжку строгому отцу. Это называется не жить, но только смотреть, как живут другие. Не безумно ли копить имущество для своего наследника и отказывать себе во всем, зная, что богатое наследство только обращает друзей во врагов? Ибо чем больше останется после тебя, тем больше будет радоваться твоей смерти твой наследник. Не ставь ни в грош этих мрачных и подозрительных цензоров чужой жизни, врагов самих себя, публичных наставников, и не сомневайся, что приятная жизнь предпочтительнее их хорошего мнения».

Таких речей следует избегать не менее, чем сирен, плывя мимо которых Одиссей велел привязать себя. В них та же сила. Так же заставят они забыть отечество, родных, друзей, добродетель и вовлекут в самый пагубный образ жизни. Не гораздо ли лучше неизменно преследовать свою цель и вести такой образ жизни, чтобы лишь то, что праведно, было приятно. А это так и будет, если мы поймем, что существует два рода вещей, из которых одни нас манят, другие страшат: так, нас манят богатства, страсти, красота, честолюбие и другие радости жизни. Напротив, нас страшат труды, смерть, страдание, бесславие, нищета. Мы должны стремиться к тому, чтобы не желать первых и не страшиться вторых. Напротив, будем воевать с ними и будем избегать того, что нас манит, и стремиться к тому, что нас страшит. Обрати внимание на различие в походке тех, кто поднимается по лестнице, и тех, кто спускается. Те, кто спускается, откидывают корпус назад; поднимаясь, напротив, наклоняют его вперед. При спускании центр тяжести перемещается вперед; при восхождении, напротив того, он отодвигается назад. Когда мы предаемся страстям, мы спускаемся; ведя трудовую и суровую жизнь, – поднимаемся. Итак, в первом случае будем обуздывать себя, во втором – поощрять.

Впрочем, по-моему, вредны не только те, кто открыто поощряет страсти и порицает страх и страдание – вещи сами по себе ужасные. Не менее вредны и те люди, которые, прикрываясь именем стоиков, прельщают нас пороками. Такие люди говорят, например: «Только мудрец и ученый может быть хорошим любовником. Только он способен понять это искусство. Только мудрый умеет разумно есть и пить. Итак, займемся решением вопроса, до какого возраста можно любить отроков». Все это занесено к нам греками. Мы же послушаем лучше такие речи:

«Никто не бывает добродетельным от природы. Добродетели надо учиться.

Страсти – нечто низкое и мелкое и не имеют никакой цены: они у нас общи с бессловесными животными и доставляют лишь ничтожное, жалкое удовлетворение. Слава – нечто суетное, непрочное, изменчивое, как ветер. Бедность тяжела только для того, кто ее боится. В смерти нет зла, она единственный справедливый и общий для всех закон. Суеверие – ребяческое заблуждение; оно заставляет бояться тех, кого следует любить, и оскорблять тех, кого надо чтить. Ибо что хуже: не верить в богов или оскорблять их?»

Вот что следует учить и заучивать. Философия не должна заниматься выискиванием оправданий для порока. Трудно надеяться на выздоровление больного, если сам врач поощряет его к невоздержности.

Все люди хотят жить счастливо, брат мой Галлион, но они смутно представляют себе, в чем заключается счастливая жизнь. А достигнуть последней в высшей степени трудно. Если человек собьется с пути, он уходит от счастья тем дальше, чем больше он увлекается погоней за ним: когда путь ведет в противоположную сторону, поспешность и служит причиною еще большего удаления от конечного пункта. Поэтому мы должны прежде всего наметить себе цель своих стремлений, затем тщательно выбрать средства к скорейшему достижению ее, а потом уже в пути, если только он будет правилен, мы будем соображать, как велика наша ежедневная успешность и насколько мы приблизились к тому идеалу, к которому нас влечет естественный порыв.

Пока мы суетливо бродим без проводника, прислушиваясь к шумихе вздорных криков, манящих нас к разным соблазнам, жизнь пропадает даром среди заблуждений, а она коротка даже в том случае, если мы день и ночь будем заботиться о своем духовном развитии. Итак, мы должны решить, к чему и как нам стремиться; нам нужен также опытный проводник, знакомый с тою областью, в которую мы намерены вступить, потому что в данном случае дело обстоит не так, как в остальных путешествиях, где нас предохраняет от ошибок возможность воспользоваться какой-нибудь тропинкой или обратиться за разъяснениями к жителям. Здесь же самый торный, самый многолюдный путь оказывается наиболее обманчивым.