Она тоже встала и, взяв его под руку, заглянула ему в лицо; выражение этого лица и испугало, и рассердило ее.

Он буквально задыхался, глаза его налились кровью, губы были прикушены.

Внезапным движением он высвободил свою руку и пошел прочь.

– Шарль, – позвала она.

Он даже не обернулся.

Ее охватила дикая злоба.

Дурак, влюбленный дурак…

Опять его поведение не оправдало ее ожиданий!

Скотина…

Шарль смог оценить глубину своего чувства к Саре только после того, как они расстались. Ему до смешного недоставало ее, все в мире утратило для него свою ценность.

Однако он сдерживал свое нетерпение и сознательно обрекал себя на тоску по ней, потому что именно теперь он мог надеяться. Она была свободна.

Некогда она тоже любила его.

И он прибегал к шаблонным афоризмам о любви, что со стороны такого чуткого человека являлось несомненным доказательством степени его влюбленности.

«Истинная любовь никогда не умирает».

«Тот, кто говорит о прошлом: «я любил», никогда не любил в истинном значении этого слова». (При этом само собой подразумевалось, что Сара любила его в истинном значении этого слова. Женщины всегда скрывают свои чувства.)

Чистая женщина никогда не откроет своей души, пока она не уверена в возможности брака.

Но Шарль имел твердое намерение жениться на Саре. В течение последних недель он думал о ней не иначе как о своей жене, он грезил во сне и наяву. «Новость» леди Дианы сначала ошеломила его, потом пробудила в нем жгучую ревность, ту мучительную ревность, которая свойственна чувственной любви.

В порыве дикого бешенства он чуть не набросился на леди Диану, чуть не переломал ее холеные руки.

Сара – жена другого, этого напыщенного дурака Гиза, с его двусмысленным чувством чести и нравственной ценности… Мысль о Саре и Жюльене, стремящихся друг к другу со всей силой молодой, горячей любви, делала его убийцей.

– Боже мой! – шептали его губы.

Он остановился в конце аллеи; сам того не замечая, он шел очень быстро и только теперь заметил, что обливается потом.

Внезапно он схватился рукой за сердце и упал на колени, до крови кусая себе губы.

Его лицо помертвело, он едва успел вытащить из кармана лекарство, которое всегда имел при себе, и в последнюю минуту проглотил содержимое маленькой капсулы.

Это было как раз вовремя.

Боль утихла.

Теперь он лежал на земле, закрыв лицо руками, и рыдал.

Подобно бабочкам, вмиг упорхнув,

Исчезли счастье, радость и любовь,

Остались грусть, печаль и сожаленье:

Не забывай того, чего не будет вновь.

Мэри Кольридж

После глубоких потрясений часто наступает перелом, который даже страдающему субъекту дает иллюзию мнимого покоя.

Страданья прекратились, для них нет больше сил, человек как бы освобождается от самого себя.

После двух суток безумия, во время которых Шарлю казалось, что он действительно лишается рассудка, для него наступил этот период обманчивого спокойствия.

Он смог думать о свадьбе Сары, смог размышлять о Жюльене, не испытывая болезненного сжимания сердца, которого так боялся, потому что оно всегда предвещало сердечный припадок.

Он уверял самого себя, что выпутался из этой истории, и испытывал нечто подобное тому, что ощущает выздоравливающий после долгой болезни.

В день приезда Сары он переселился в маленькую гостиницу милях в пяти от замка.

Он не хотел вводить себя в искушение свиданием с ней – по крайней мере, верил, что не хочет этого, но, как и надо было ожидать, явился к ней на следующий же день. Быть в стороне казалось ему не по силам.

– Как вы плохо выглядите! – воскликнула Сара при его появлении.

– У меня был припадок, – ответил он, усаживаясь с ней рядом и даже улыбаясь. – Я все-таки остался, хотя вы и советовали мне уехать. Я помогал вашей матушке.

– Это было очень любезно с вашей стороны.

– Но теперь я уеду. Кстати, все ваши друзья разъезжаются! Я слышал, что Гиз получил назначение в Тунис.

Она заметно покраснела.

– Да. Не правда ли, это очень лестное назначение?

– Еще бы. Впрочем, надо отдать справедливость: Гиз способный малый.

Он все время не спускал с нее испытующего взора.

Ощущение «пойманности» снова охватило его, пробуждая в его душе дремавшее там бешенство.

Гиз имеет право целовать эти губы, слышать биение этого сердца; Гиз будет обладать Сарой!..

Словно издалека донесся до него собственный голос, когда он спросил Сару о сроке отъезда Жюльена.

– Кажется, на следующей неделе, – неуверенно сказала она, вглядываясь в глубину парка.

Ей кажется! За какого же дурака она его считает, слепого, безмозглого, доверчивого дурака!

– И надолго? – снова спросил тот же чужой голос.

Сара предполагает, что он пробудет в Тунисе около года. Роберт поедет к нему на каникулах.

– Один? – совсем тихо спросил Шарль. – Или и вы поедете?

– Нет, – возразила Сара, – впрочем, не знаю…

Впрочем… не знаю.

Очевидно, она поедет к нему, и они будут наслаждаться любовью под тропическим небом Африки, в волшебной экзотической обстановке, точно нарочно созданной для любви.

Он рано откланялся и вернулся к себе в гостиницу.

В его душе бушевала буря, и он предавался мрачным размышлениям в тиши наступавшего вечера; он думал о всех тех вечерах, которые ожидают Сару и Жюльена, об интимности, которая устанавливается между влюбленными, о той «полноте отдавания себя», на которую способны такие цельные и страстные натуры, как Сара.

Он в исступлении колотил руками по стволу дерева, к которому прислонился, пока руки его не покрылись кровью; небо и земля колебались над ним и под его ногами.

Все лето она осторожно флиртовала с ним и завлекала его в свои сети, а в то же время любила этого высокомерного дурака, которому было бы очень полезно узнать, с кем она целовалась в эти майские ночи и раньше, в далеком прошлом.

Что бы там ни было, он все-таки не первый!

Не он научил ее любить!

Шарль до самого утра пролежал на мокрой траве под деревом. Он пришел в себя только на рассвете.

Культурная привычка «соблюдения внешних форм» и «приличного поведения» снова возымела на него влияние.

Какой ад таится в душе человека!