Хотя ростовщичество запрещалось, так называемые «дискреционные депозиты» были разрешены. Когда папа или епископ помещали деньги в банк, они хотели получить прибыль на свои инвестиции, однако фиксированная процентная ставка была под запретом. Вместо этого банк по своему усмотрению выдавал владельцу депозита «дар», обычно составлявший примерно 8–12 % суммы депозита в год. Банк по контракту не имел такого обязательства, и поэтому речь не шла о том, что инвестор дает, ожидая что-то взамен.

Другим преимуществом таких договоренностей было то, что имя вкладчика оставалось в тайне, как и его финансовые дела, — прообраз швейцарских банков и оффшорных налоговых гаваней нашего времени. Непрозрачные счета, в отличие от вложений в недвижимость, защищали активы от внезапных превратностей передачи папской власти[206]. С другой стороны, когда церковь обращалась за кредитом, банк не мог требовать с нее проценты. Вместо этого он завышал для нее цены на товары — драгоценности, шелк, — чтобы вернуть ссуженные деньги. Все были довольны. Все закрывали на это глаза. Некоторые церковные деятели возмущались такой практикой — архиепископ Антонино из Флоренции назвал ее «духовным ростовщичеством», — но страх перед публичным отлучением от церкви обычно заставлял священнослужителей молчать. Большинство же были рады воспользоваться намеренной двусмысленностью выражений для сокрытия пагубной практики. Среди владельцев таких счетов были высокопоставленные кардиналы, к примеру, племянник папы Мартина V.

Механизмы папского банкинга были сложны. Местные сборщики получали плату за индульгенцию (сертификат, подписанный папой, который снимал с получателя все грехи и открывал дорогу в рай) и множество других налогов, причитающихся церкви. Затем они сдавали полученное в ближайший филиал или дочернюю компанию Банка Медичи. Те переводили деньги в Рим, записывая суммы, полученные от сборщиков, в приход. Так возникали проблемы с денежными потоками: Рим купался в деньгах, а многие отделения по всей Европе были должны ему значительные суммы[207].

Перевозки денег по Европе считались занятием опасным — по дороге могли ограбить. Чтобы этого избежать, использовались разного рода запутанные схемы. Популярной альтернативой была покупка предметов роскоши вроде шелка, произведений искусства и столового серебра из северной Европы, а также английской шерсти. Почти все банки вели такие параллельные торговые операции.

Ведение папских счетов имело для Медичи и другие преимущества. Положение Козимо позволяло ему определять, кто в фаворе, а кто нет, — как в церкви, так и в публичной жизни. Его чиновники собирали плату с новых епископов в обмен за их номинацию; если деньги не уплачивались, Медичи жаловались папе, и епископа лишали сана. Духовные санкции были для Козимо еще одним из множества инструментов сбора доходов и реализации власти. В 1438 году церковь подарила ему величайшую на тот момент возможность. Раскол между двумя частями древней Римской империи — Византией и Римом — достиг высшей точки в XIII веке, во время Четвертого крестового похода, когда армии Запада осквернили и разрушили Константинополь, насилуя и убивая местных жителей. После этого окончательно укрепился Великий раскол между восточной и западной церквями. Два века спустя общий враг, ислам, вынудил обе ветви церкви пойти на своего рода примирение. Иоанн VIII Палеолог, византийский император и глава константинопольской православной церкви, обратился к папе Евгению IV с просьбой защитить христианский мир от надвигающихся из Турции мусульманских османских армий. Главы церквей договорились встретиться в Ферраре и обсудить союз. В апреле 1438 года Иоанн прибыл туда со своей делегацией в семьсот человек. Их содержание быстро истощило ресурсы Евгения. Папа оказался на мели и вынужден был обратиться за кредитом к одному-единственному человеку — а речь шла о сумме в десять тысяч золотых флоринов. Козимо с радостью откликнулся. Прекрасно устроившись во Флоренции, он внимательно наблюдал оттуда за развитием ситуации.

Жуткие события сыграли ему на руку. В Ферраре разразилась чума — привычная угроза в те времена. Козимо отправил в город брата Лоренцо с предложением: экуменический собор может переместиться во Флоренцию. Он сообщил, что город готов платить полторы тысячи флоринов в месяц на содержание гостей — так долго, сколько понадобится. Это обещало колоссальный престиж и поразительные политические выгоды. Козимо просчитал свою щедрость до последней копейки. На собор во Флоренции в 1439 году пришелся пик прибыльности банка — порядка 14 400 флоринов, в два с лишним раза больше, чем средние ежегодные прибыли римского отделения банка за следующие двенадцать лет[208].

Козимо отказался от жизни в тени, которую поначалу избрал; великий политический спектакль оказался слишком большим искушением для его эго. Перед прибытием собора он добился избрания его гонфалоньером, чтобы получить возможность возглавить городскую делегацию, встречавшую папу и императора. Это были политические игры, в которые играют знаменитости. Но все же его тщательно продуманные планы сорвались. Во время церемониального вступления в город двух делегаций небеса разверзлись, собравшиеся толпы были вынуждены освободить улицы, а процессии укрылись в стоявшем по соседству дворце.

В течение шести месяцев этого гигантского конклава во Флоренции сосуществовали Восток и Запад. Город заполонили люди из экзотических стран: русские, армяне, эфиопы. Одним из самых важных членов свиты Иоанна VIII был восьмидесятилетний греческий теолог Гемист Плифон. Во время своего пребывания во Флоренции Плифон выступал с лекциями о Платоне, о котором в Италии в то время было мало что известно. Козимо не преминул побывать на этих лекциях. Идеи, изложенные Плифоном, вдохновили Медичи взять под свое покровительство кружок гуманистически настроенных коллекционеров, переводчиков и ученых, позже ставший известным как Платоновская академия. В последующие годы ученые, бежавшие из Константинополя, привозили с собой редкие греческие рукописи по самым разным темам, от философии до алхимии и астрологии, что повышало статус Флоренции как научного и культурного центра.

Финансовая поддержка, которую Козимо оказал собору, была не просто стратегическим ходом хитроумного банкира или виртуозного игрока на политической сцене: она знаменовала начало его роли как одного из величайших патронов искусства и культуры. Он понимал всю силу патронажа, притягательность искусства и архитектуры и их способность обеспечить ему место в умах потомков, а может, и отпущение грехов. Веспасиано передает его слова: «Я знаю флорентийские порядки; через пятьдесят лет мы, Медичи, будем изгнаны, но мои строения останутся»[209]. Интеллектуальный и культурный обмен, который Козимо начал поддерживать во время собора, удобрил ранний расцвет Ренессанса — возрождения древних знаний, которое происходило до конца XV века. Поэты и ученые вроде Данте, Петрарки и Боккаччо уже заложили основания для этого процесса. Но лишь благодаря деньгам Медичи была проделана коллективная работа по розыску рукописей, лежавших в небрежении в европейских монастырях; они были доставлены во Флоренцию.