Русские каким-то чудом сдержали натиск и даже принялись теснить калмаков к воротам, а те уже трещали и прогибались под натиском новых сил противника, но пока стояли: спасали решетки из кованых полос железа.

Тут совсем близко ударили пушки. Калмаки, воспользовавшись сумятицей под стенами острога, перетащили, прикрывая щитами, несколько пушек поближе. Свинцовые ядра рванулись вперед, проламывая стены, пробивая бреши в частоколе. В образовавшиеся проломы ринулись конники. Озверевшие от уколов шпор, запаха крови, злые косматые лошаденки заплясали, закрутились под всадниками перед вторым рвом.

– Эх-х-ха! – со звериным восторгом орали кыргызы, прижимая к бедрам хищно нацеленные острые копья. Задние крутили над головами тускло сверкавшие клинки. Тяжелые стрелы и болты самострелов лущили доспехи, как горох, не щадя ни лошадей, ни их хозяев. А сзади ополченцы замкнули круг телегами и возами с сеном. Еще мгновение – и дрогнет кыргызская конница, зажатая с двух сторон обезумевшими в схватке орысами. Враз вспыхнуло сено, охватив всадников огненным кольцом. Вздыбились, захрапели кони. Рухнули в ров конники, сбитые русскими копьями и стрелами.

Но тут сквозь проломы в частоколе, сквозь порушенные ворота налетела подмога: ойратские нукеры, спешившись с коней и рубя мечами и топорами направо и налево, бросились на ворота второго тына и буквально снесли их, навалившись толпой, орущей и визжащей, уже ничего не видевшей под ногами и окрест.

Створки медленно повалились, подминая и давя русский служивый люд, тех, кто рвал жилы и, оскалившись от страшного напряжения, держал, держал ворота и не устоял под напором озверевших ойратов и кыргызов, что перли уже в раззявленный пролет. Теснясь и толкаясь, они сбивали друг друга с ног, падали, не успевая встать, а по ним, как по мосткам, уже бежали другие, но очень похожие – в пестрых халатах, с круглыми щитами, со страшными окровавленными лицами и распахнутыми в диком реве ртами. И, не вмещаясь в узкий пролет, перетекали через частокол, будто жидкая опара через край ушата у нерадивой хозяйки. И через миг-другой пестрое клокочущее месиво уже бурлило на узких улочках посада, вытесняя его защитников по горе вверх, под стены крепости…

Узкоглазый дух степной войны Хара Моос бок о бок с чудовищным Лао-Mиao буддистских кумирен сцепился здесь с рыжим и бородатым Перуном, а может, с русым и голубоглазым Сварогом. Русский мат слился с ревом тысяч глоток, вопивших «Й-а-а-а-а!». Так почти тринадцать веков назад вопили и верещали грязные варвары Аттилы, захватывая один за другим города Европы…

Мирон все порывался броситься вниз на подмогу оборонявшимся, но Сытов всякий раз хватал его за шиворот и с неожиданной силой отбрасывал назад и гудел сердито, что еще не время, что негоже цареву посланнику совать голову в эту бойню и что-то еще яростное, непонятное сквозь неистовый грохот и гул боя. И князю оставалось только махать со стены саблей и кричать от бессилия. Ведь даже Захар, забыв о хозяине, давно был внизу, живой или мертвый, но там, где люди дрались так, будто от этого зависела не только их жизнь, но жизнь всего сущего на земле.

* * *

Сверкая кирасой под рваньем кафтана, на башню поднялся воевода. Руки его и подол были в крови, волосы слиплись от пота под шлемом, который он сдвинул на затылок. Следом появились казачьи сотники, стрелецкий майор и предводитель ополчения – купец Старомыслов. Тоже потные, грязные, с безумными глазами. Доспехи, оружие, кафтаны – в кровавых ошметках. И дышали они тяжело, жарко, с храпом и фырканьем, как запаленные лошади.

Стрелы летели плотно и метко, не позволяя высунуть голову из сруба.

– У, погань косоглазая! – выругался воевода, когда тяжелая стрела с трехгранным наконечником с глухим стуком впилась в ограждение галереи в вершке от его ладони и застряла, трепеща оперением. Отлетевшая щепа попала Сытову в щеку, он, побледнев, быстро выдернул ее и, зажав рану рукавом, покосился на Мирона. Воевода этого не заметил.

Иван Данилович некоторое время напряженно всматривался вниз, затем процедил сквозь зубы:

– Всех на ворота! Выпустить из поруба сидельцев. Вооружить! Пусть прощенье государево кровью отслужат!

– И висельников выпустить? И окаянников? – осторожно справился стрелецкий майор.

– Всех! Я сказал: всех! – пристукнул воевода кулаком по брусу. – Всех татей, всех висельников! Всех воров из «опальной»! Живыми останутся – отпущу гулять по свету! А кто струсит, тех самолично на рел[51]вздерну!

Майор, придерживая на голове шлем, ринулся исполнять приказ.

Тут подал голос Сытов.

– Иван Данилыч, – робко обратился он к воеводе. – Может, выдать им аманатов, раз требуют? Я на всякий случай велел их к тайному подлазу привести. Вдруг уйдет тогда татарва?

– Аманатов, живо! На башню! – рявкнул воевода, даже не посмотрев на Сытова. Но тот мигом рванулся вниз, пересчитав спиной ступеньки узкой лестницы.

– Плохо дело, – воевода покосился на Мирона и, опершись руками в стены башни, выглянул в бойницу. – Давит нас проклятая орда! – И сплюнул сквозь зубы на деревянный настил.

– Неужто и впрямь уйдут, если выдать им аманатов? – осторожно справился Мирон.

– Выдать? – покосился на него воевода и расхохотался. – Я им выдам! По четвертинкам! Я им покажу, косорылым, как русскую крепость воевать!

И злобно, по-волчьи ощерился, выставив крупные желтые зубы.

– Что вы надумали? – уставился на него с подозрением Мирон. – Я не позволю казнить аманатов! Без указа государя вы их пальцем не тронете!

– Не позволишь? Не трону? – Воевода в ярости дернул себя за бороду, глаза налились кровью. Он схватился за саблю и подступил к Мирону, тесня его к выходу из башни.

– Кто ты таков? – заорал он, приставив саблю к груди князя. – Указывать мне вздумал? А ведомо тебе, что это мне указано заковать тебя в железы и отправить в Москву при крепком конвое? Государем указано, Петром Алексеевичем! Так что молчи, сучий потрох! Иначе велю сбросить со стены на потеху ойратам! Или Тишке-палачу на расправу отдам! И репку-матушку, и Лазаря запоешь на виске. Всю подноготную расскажешь!

– Вы что? Белены объелись? – опешил Мирон, но твердой рукой отвел от груди саблю. – Какая муха вас укусила? И врать мне не надо! Когда вы успели указ государя получить? Или вам сорока на хвосте принесла?

– Молчи, пащенок! Решил меня с кормления скинуть? На жирный кусок позарился?

– Кто вам эту чушь сказал? – поразился Мирон. – Я дни считаю, когда уеду отсюда. У меня в Москве невеста…

– Уедешь, как же! – сказал устало воевода. И, сняв шлем, вытер пот со лба тыльной стороной ладони. – Не шучу я! «Слово и дело государево» уже отправил в Москву. Дай Бог, выстоим и царевой грамоты дождемся. А я в том не сомневаюсь!

– Мы с Петром Алексеевичем уже восемь лет вместе! – надменно посмотрел на старого шельму Мирон. – Он мне, как себе самому, верит. Не пройдут ваши наговоры, ни за что не пройдут! А вот вам точно не поздоровится. Обо всем доложу государю, и об аманатах в первую очередь!