Правда, сейчас Монео знал, чем занимаются Говорящие Рыбы.

Знал он также о злых людях, которые, сидя за обильной трапезой, наслаждались криками подвергаемых пыткам жертв.

Все это продолжалось до того, как Говорящие Рыбы не прекратили эти безобразия.

— Мне очень нравится, как твоя дочь следит за мной, — сказал Лето. — Она совершенно не догадывается, что мне все известно.

— Господин, я очень боюсь за нее. Она — моя кровь, моя…

— Моя тоже, Монео. Разве я не Атрейдес? Ты бы принес больше пользы, если бы боялся за себя.

Монео опасливо посмотрел на тело Бога-Императора. Признаки Червя надвигались все ближе и ближе. Монео оглянулся на кортеж. Он двигался в крутой ложбине, по коротким аркам, вырубленным в рукотворной скале, сложенной для защиты Сарьира от влаги.

— Сиона нисколько не задевает меня, Монео.

— Но она…

— Монео! Здесь, в одной из таинственных оболочек, хранится величайшая тайна жизни. Мне больше всего на свете хочется не потерять способность удивляться, удивляться новому.

— Господин, я…

— Новое! Разве это не блестящее, не чудесное слово?

— Да, если вы так считаете, господин.

Монео — это мое создание, я создал его, напомнил себе Лето.

— Нет такой цены, которой я бы не заплатил ради твоего дитя, Монео. Ты порицаешь ее товарищей, но среди них может найтись один, которого она полюбит.

Монео непроизвольно посмотрел на Айдахо, который маршировал впереди своей гвардии. Проницательным взглядом он ощупывал дорогу впереди себя. Ему не нравилось это место, со всех сторон ограниченное высокими стенами и откуда можно было в любой момент ждать нападения. Айдахо послал разведчиков в горы еще ночью, и Монео знал, что многие из них до сих пор находятся там, на вершинах. Но, кроме гор, было множество лощин и оврагов, спускавшихся к реке, на которые просто не хватало личного состава.

— Мы будем зависеть от фрименов, — уверено сказал Монео Айдахо.

— От фрименов? — переспросил Айдахо. Ему не нравились постоянные напоминания о Музее фримена.

— По крайней мере, они могут предупреждать нас о появлении чужаков.

— Ты видел их и просил об этом?

— Конечно.

Монео не осмелился поделиться с Айдахо своими мыслями о Сионе. Для этого найдется время и позже, но сейчас Бог-Император сказал очень тревожную вещь. Неужели у него изменились планы?

Монео снова обратил свое внимание на Бога-Императора и понизил голос:

— Полюбит своего товарища, мой господин? Но ведь вы говорили, что Дункан Айдахо…

— Я же сказал «полюбит». Речь идет не о селекции!

Монео задрожал, вспомнив, как происходило его скрещивание…

Нет, об этом лучше не вспоминать!

Тогда было и увлечение, и любовь… но это было позже, а в первые дни…

— Ты опять витаешь в облаках, Монео.

— Простите меня, мой господин, но когда вы говорите о любви…

— Ты полагаешь, что я не способен испытывать нежность?

— Дело не в этом, мой господин, но…

— Ты думаешь, что у меня нет памяти о любви и скрещивании? — Тележка угрожающе приблизилась к Монео заставив того отпрыгнуть в сторону. Мажордом был по-настоящему испуган горящим взглядом Лето.

— Господин, я прошу вас…

— Это тело действительно не может испытывать нежность, но вся моя память со мной!

Монео понял, что червь начинает доминировать в теле Бога-Императора, понимание его действий ускользало от Монео.

Надо мной нависла серьезная опасность, подумал он. Мы все находимся в опасности.

Монео прислушивался теперь к каждому звуку, к скрипу Императорской тележки, покашливаниям и голосам придворных, к шагам на дороге. От Бога-Императора потянуло корицей. Расщелина рукотворной скалы хранила утренний холод и была напитана речной влагой.

Неужели эта влажность дразнит червя в Императоре?

— Послушай меня, Монео, слушай меня так, словно от этого зависит твоя жизнь.

— Я слушаю вас, мой господин, — прошептал Монео.

Он понимал, что теперь его жизнь зависит не только от внимания, но и от способности наблюдать.

— Часть моей сути живет внутри меня своей обособленной жизнью и не подчиняется моим мыслям, — сказал Лето. — Эта часть реагирует, и все. Она не размышляет и не рассуждает логически.

Монео кивнул, продолжая рассматривать глаза Лето. Не вспыхнут ли они сейчас гневом?

— В таких случаях я бываю принужден отстраниться и просто наблюдать за своими действиями, — продолжал Лето. — Такая реакция может причинить тебе смерть. Выбор не принадлежит мне. Ты слышишь?

— Я слышу, мой господин, — прошептал Монео.

— В таком событии отсутствует произвольный разумный выбор! Ты просто это принимаешь, просто принимаешь как данность. Это невозможно ни понять, ни предотвратить. Что ты на это скажешь?

— Я боюсь неизвестности, господин.

— А я не боюсь. Попробуй сказать почему!

Монео давно ждал этого кризиса и теперь, когда он наконец наступил, испытал странное облегчение. Он понимал, что жизнь его зависит от ответа, который он сейчас даст.

— Это потому, что у вас есть огромная память, мой господин.

— Да?

Это был, конечно, неполный ответ, и Монео стал лихорадочно подыскивать слова.

— Вы видите все, что мы знаем… все и сразу. Все, что когда-то было неизвестным! Удивление для вас… удивление может вызвать только то, что вы узнали впервые. Так?

Произнося эти слова, Монео понял, что защитился вопросительным знаком там, где должно было прозвучать простое утверждение. Однако Бог-Император только улыбнулся.

— За такую мудрость я хочу сделать тебе подарок, Монео. Чего ты хочешь?

Внезапное облегчение не принесло с собой ничего, кроме новых страхов и опасений.

— Могу я снова привезти Сиону в Цитадель?

— Это заставит меня раньше подвергнуть ее испытанию.

— Ее надо разлучить с ее товарищами-мятежниками, мой господин.

— Очень хорошо.

— Вы очень милостивы, мой господин.

— Нет, напротив, я очень эгоистичен.

Бог-Император отвернулся от Монео и погрузился в молчание.

Глядя на его сегментированное тело, Монео заметил, что признаки червя стали пропадать. Это было неплохо. Потом он вспомнил о петиции фрименов, и страх вспыхнул в нем с новой силой.

Это была ошибка. Они только снова возбудят его. Зачем я сказал, что они могут подать петицию?