Он подходит к груде снимков, что Пэт рассыпала на пристенном столике, и начинает складывать их в аккуратные стопки. Пэт ему помогает, и несколько минут они вдвоем перетасовывают фотографии, словно колоду игральных карт.

Эвелин, наблюдая за ними, бормочет:

– Добрые старые времена…

Повторив эту фразу несколько раз, она принимается напевать Аuld Lang Syne[31] – поначалу тихо, но потом, видя, что ее не слышат, все громче и громче, пока не появляется медсестра.

– О боже! – восклицает та. – Думаю, миссис Т-К переутомилась. Позвольте я отведу ее в комнату, пусть немного отдохнет?

– Будьте так любезны, – разрешает Пэт. – Сегодня мы от нее ничего не добьемся.

И, качая головой, она снова занялась фотографиями. Эвелин не удержалась от улыбки. Ей помогают встать с кресла, и, направляемая медсестрой, она ковыляет из комнаты. У выхода кивает на прощание инспектору:

– Наша беседа доставила мне большое удовольствие. Надеюсь, вы скоро снова придете.

1 декабря 2016 г.

Еще несколько вопросов

– Пэт, кого ты сегодня привела с собой? – за спиной племянницы стоит уже знакомый ей полицейский с улыбкой на лице. Дурной знак, она надеялась, что больше его не увидит.

– Тетя, ты помнишь инспектора Уильямса – следователя, что уже приходил сюда? Он хотел бы показать тебе несколько фотографий. Ты ведь не откажешься на них взглянуть, да? – Пэт одаривает тетю, как ей кажется, ободряющей улыбкой. Насчет своей улыбки она глубоко заблуждается.

Инспектор выступает вперед и, взяв стул, садится подле Эвелин:

– Доброе утро, миссис Т-К. Я принес несколько фотографий. Вот, взгляните, пожалуйста.

Он раскладывает перед ней на журнальном столике снимки. На них – форма Женского вспомогательного территориального корпуса, различные документы с указанием ее имени, паспорта, оружие, а также некогда кремовый, а теперь пожелтевший от времени вязаный свитер и светло-коричневые вельветовые брюки.

– Помните, на днях я показывал вам фотографии вещей, которые были найдены в старых чемоданах? Я просто хочу, чтобы вы взглянули на них еще раз, если не возражаете.

Неужели и впрямь спрашивает у нее позволения?

– Что ж, показывайте, – кивает Эвелин. – Надеюсь, это ненадолго. А то у нас на сегодняшнее утро запланирована автобусная экскурсия. Мы скоро уезжаем. В Богнор-Риджиз[32]. Будем есть там жареную рыбу с картофелем фри.

– Никуда она не едет, – шепчет Пэт, наклоняясь к полицейскому. – Я уточняла. На утро у нее нет никаких планов, и вообще из лечебницы она никуда не выезжает.

Инспектор Уильямс прокашливается, прикрывая ладонью рот, и показывает на два снимка – со свитером и брюками.

– Как я говорил, эти снимки вещей, что хранились в старых чемоданах, которые мы нашли в одной из комнат Кингсли-Манора. – он на мгновение умолкает, давая ей время рассмотреть фотографии. – Скажите, вы узнаете эти вещи?

Перед ней лежал теплый кремовый свитер аранской вязки[33] из грубой шерстяной пряжи, с раскинутыми в стороны рукавами, словно приглашая ее вспомнить тот отмеченный жестокостью день с холодным голубым небом и ярким белым снегом. На груди и завернутых манжетах – предательские брызги крови, давно уже не красные, а ржаво-бурые, но все равно заметные на светлом фоне.

– Это ваш свитер? – инспектор подносит фотографию ближе к ее лицу, так что она почти касается свитера, почти ощущает кисловатый запах шерсти, ее колючее тепло, обволакивающее тело.

Сквозь стекла очков Эвелин всматривается в фото, затем, моргнув, вопрошает:

– Что это за старье? Твое, что ли, Пэт?

Она поднимает глаза на племянницу. На той один из ее бесформенных неглаженных джемперов, в которых она обычно ее навещает. Эвелин снова переводит взгляд на снимок:

– Или, может, мое, то, в чем я возилась в саду? Хорошие вещи я никогда не надевала, когда работала в саду. И тебе не советую, Пэт.

Она окидывает племянницу критическим взглядом:

– Навоз и шипы роз не украшают одежду, дорогая.

– А брюки? Их вы узнаете? – инспектор показывает ей фото мешковатых вельветовых брюк, которые во время лыжных прогулок она старалась закрепить на своей тонкой талии, а потом, во время ужасного нападения, еще сильнее старалась не потерять. Они тоже были разложены; штанины раздвинуты, приглашая к проникновению. Брызги крови, некогда заметные, со временем слились с коричневым вельветом, но все равно они должны там быть. Эвелин поправляет очки на переносице и, щурясь, снова всматривается в фото:

– Похожи на старые рабочие штаны Джима.

– Джима? Кто такой Джим?

– Мой садовник. Пэт, ты должна немедленно вернуть ему эти штаны. Нельзя же, чтобы он возделывал сад Кингсли в хорошей одежде.

– Джим? – охает Пэт. – Он у тебя уже сто лет не работает. Не удивлюсь, если его давно нет в живых.

Она наклоняется к инспектору Уильямсу и театрально шепчет:

– Сомневаюсь, что это его брюки. Если б были его, с какой стати они оказались бы в том чемодане?

– Нет в живых? Джим умер? Почему ты мне не сказала? Ты же знаешь, я всегда ценила помощь Джима. Безобразие, Пэт. Ты не должна скрывать от меня факты. Так, где мой ежедневник? Нужно сейчас же послать цветы его вдове.

Эвелин принимается рыться в своей сумке. Пэт ее останавливает:

– Позже, тетя, позже. Пусть инспектор сначала задаст все свои вопросы.

– Ну хорошо. Только ты не должна ничего утаивать от меня, Пэт. Нельзя же быть такой забывчивой, – она улыбается следователю. – Итак, на чем мы остановились?

Тот снова тактично прокашливается:

– Мы обнаружили пятна на обоих предметах одежды. Здесь, здесь и здесь.

Карандашом он показывает на обведенные в круги участки с пятнами на обеих вещах:

– Экспертиза установила, что это пятна крови, предположительно старые. Не знаете, как они там появились?

Эвелин прекрасно помнит, как на ее одежду брызнула кровь, как он закричал, как она застала его врасплох. Ей страшно хочется – аж пальцы зудят – взять в руки острый карандаш, но прежде нужно сформулировать ответ. Она смотрит на фото, переводит внимание сначала на Пэт, потом на полицейского, затем снова утыкается взглядом в снимки.