Да и сам Масим-ака всей душой был привязан к этим людям, которые стали для него особенно дороги после того, как в прошлом году умерла Зорахан, жена Масима-аки. Безвременная смерть доброй женщины, все дни проводящей в заботах о большой семье, омрачила их жизнь надолго. Но что поделаешь, пришлось свыкнуться и с этим горем. Не только Шакир и Садык, не только их жены, но и все односельчане, как могли, помогали старику перенести горе, не давали ему пасть духом. Как говорится, вместе с людьми и черный день станет светлым. Масим-ака мужественно перенес утрату, почти не изменился внешне, только похудел да выцветшие брови сошлись еще ближе, оттеняя его спокойные, задумчивые глаза…

Сильный, выносливый Шакир работал в поле не покладая рук, и Масим-ака назначил его бригадиром.

В полдень дехкане собрались у края полосы на обед. Бригада была большой, часть ее пахала и боронила, а часть шла следом по свежей пахоте и сеяла хлопок.

Распрягли лошадей и волов, поставили их кормить.

Дехкане ели из общего котла, только тыквянка с чаем у каждого была своя.

— Ну как, батыры, устали? — задал свой обычный вопрос Масим-ака.

— Можете судить по аппетиту, — шутливо ответил один из пахарей.

Закончив наспех свою полуденную молитву, подсел к общему дастархану Реимша. Новая жизнь заметно изменила его. Реимша перестал шаманить и валять дурака, работал в гуньши вместе со всеми, отличаясь от других разве только тем, что по привычке часто молился.

— Вы только кормите нас, Масим-ака, если не досыта, то хотя бы вовремя, — сказал Реимша. — И тогда мы горы свернем.

— Ясно, браток, понимаю, — отозвался Масим-ака. — В молодости человек подобен хорошему коню. И лишь подавай корму — и он будет тянуть без устали. Молодцы, ребята, славно потрудились. Вот только наш Садыкджан немного скис, не очень еще освоился.

Все сочувственно замолчали. Каждый знал, что Садыку здесь не место, есть для него работа поважнее, да что поделаешь, приходится…

Садык действительно выглядел усталым, лицо почернело на весеннем ветру, губы запеклись, и тем не менее он попытался отшутиться:

— Мне-то что, дядя Масим, я прогуливаюсь, а вот скотина моя к бороне не привыкла.

Дехкане сочувственно рассмеялись. Реимша решил сменить разговор:

— Между прочим, Садыкджан, я как-то на днях услышал ваши стихи. Вот такие: «Я не согреюсь и в жару от мысли, что тучи над моей страной нависли». Хорошие слова, правдивые! А где можно почитать ваши стихи, Садыкджан?

— Пока нигде, — после некоторого молчания ответил Садык.

— Вот так штука! — удивился Реимша. — Почему не печатают?

— Когда-нибудь… — пробормотал Садык. — Когда-нибудь еще наступит такой день, братья, — продолжал он бодрее, однако лицо его помрачнело.

— Может, ты домой пойдешь, Садыкджан, хватит на сегодня, — предложил Масим-ака, зная, что никто из дехкан возражать не станет.

— Да ему и дома покоя нет, — вмешался в разговор Шакир, — всю ночь сидит у лампы. Но ничего, ничего! — продолжал Шакир, накаляясь. — Если напечатают его стихи, я уверен, весь Турфан, да что Турфан — вся Уйгурия поднимется! — Шакир даже кулаки сжал.

— Не надо преувеличивать, Шакир-ака, — отозвался Садык.

— Нисколько не преувеличиваю! — горячо возразил Шакир, — То, что вы читали мне про Ипархан и ее врагов, — это не просто стихи, это огонь!

— Потому и не печатают! — пояснил Реимша. — Боятся.

— А может быть, вы нам сейчас почитаете свои стихи, — попросил один из молодых дехкан. — У нас есть немного времени. Хотя бы два-три рубайи.

— Как-нибудь в другой раз, — ответил Садык. — Я думаю, в ближайшее время кое-что будет, напечатано. Мне обещали. А если нет, тогда я вам прочту обязательно. Свои лучшие стихи прочту. И пусть тогда делают со мной что хотят!

Обед подошел к концу. Масим-ака, заметив, что Садык украдкой заворачивает в платок свою норму — кусок кукурузного хлеба, негромко спросил:

— В чем дело, Садыкджан?

— Я потом, — Садык замялся. — Я, можно сказать… сыт.

Реимша тоже завернул в платок половину своего куска, а крошки тщательно собрал в ладонь и одним движением отправил их за губу, словно это не крошки, а табак-насыбай. Другие дехкане проделали то же самое, каждый старался выделить для домашних, часть своего пайка.

— Вечером, братья мои, постараемся кое-что найти и для ваших семей, — глухим голосом проговорил Масим-ака. — А сейчас надо бы нам подкрепиться самим, работа нелегкая.

Никто ничего не сказал в ответ, по одному стали подниматься. Масим-ака вздохнул и тоже завернул в платок свой хлеб. Налил себе чаю из тыквянки, не спеша выпил и направился к плетеному мешку с семенами.

* * *

В село Садык возвращался сегодня раньше других. Возле арыка в самом начале Буюлука, почувствовав сильную усталость, он присел отдохнуть. Когда-то здесь шумела вода из артезианской скважины, пробитой советскими специалистами, а теперь желтое сухое русло наводило уныние.

Заходящее солнце повисло огненным шаром над горной грядой. Садык лег на спину. По синему небу, словно рассеивающийся дымок, тянулись бледные облака. Скоро зайдет солнце, угаснут краски…

Пересыхают арыки, затихают села, а безмятежные облака плывут и плывут. Как и три года назад, как и сто лет назад, будто ничего не изменилось на этой многострадальной земле.

Нет, изменилось многое. Когда-то Буюлук был одним из самых зажиточных, процветающих сел в округе. Дехкане не знали нужды, кооперативные хозяйства создавались разумно, в них был порядок и подлинная демократия. Для чего, кому, в чьих интересах вдруг понадобилось так бестолково изменить все? Завели военный режим, дехкане стали жить впроголодь, работают из-под палки, жизнь утратила смысл…

Устав лежать в одной позе, Садык подогнул колени, увидел заплаты на брюках и горько усмехнулся. Сколько стараний Захиды уходит на эти починки! Она всячески пытается хоть немного, хоть как-то скрасить их жизнь, следит за одеждой, штопает, чинит, где что порвется, старается приготовить вкуснее обед из тех скудных запасов, что есть у них в доме. А между тем «говорить о еде и хорошей одежде — буржуазный предрассудок».

Садык устало поднялся. Солнце уже почти совсем зашло, багровый край его чуть-чуть выглядывал из-за горной гряды.

«И все-таки надо жить!.. Надо, верить в то, что силы человека беспредельны и никакие военные режимы его не уничтожат».

Взгляд Садыка упал на просяное поле. Он вспомнил, как три года назад неподалеку отсюда была шумная охота на перепелов. Он не готовился тогда к охоте, лежал вот здесь же, в траве у арыка, только рядом шумела вода, и дело было не весной, а осенью. Лежал, смотрел в небо и сочинял стихи. Он их легко удерживал в памяти, а потом переносил на бумагу. Он бормотал слова, подыскивая рифму, и услышал возбужденный