– Только для французов и глухих, – упорствовала Дорабелла.

– Мам, – произнесла Алессандра. В ее речи итальянский акцент едва ощущался, ее произношение больше походило на ту манеру, с которой говорят образованные британцы. – Среди колонистов есть те, кто говорит по-французски, и он не может никого из них оскорблять.

– А с чего им оскорбляться? Они лобзаются, а мы делаем вид, что не замечаем?

Валентина рассмеялась. Дорабелла правда была довольно забавной, и у нее была позиция. «Бойкая» – вот подходящее слово. По возрасту она годилась Эндеру в матери, собственно, ее дочь – сверстница Эндера, но вполне можно было подумать, что она с ним флиртует. Может, она одна из тех женщин, кто флиртует со всеми, потому что не знает другого способа относиться к людям.

– А сейчас мы готовы, – сказала Дорабелла. – Ваша сестра выучила нас хорошо, и мы готовы к нашему получасу с вами.

Эндер поморгал:

– О, вы правда думали… Я проводил по полчаса с теми колонистами, которые собирались путешествовать в стазисе. Но у всех остальных сколько угодно времени. Нет нужды организовывать получасовую встречу: я все время здесь.

– Но вы очень важный человек, спасающий весь мир.

Эндер покачал головой:

– Это уже в прошлом. Теперь я всего лишь человек, у которого есть работа, и с ней он еще не справился. Так что присаживайтесь, давайте поговорим. Вы делаете успехи в английском – Валентина о вас говорила, о том, как упорно вы занимаетесь.

А у вашей дочери вообще нет акцента, она говорит совершенно свободно.

– Очень умная девочка моя Алессандра, – сказала Дорабелла. – И хорошенькая, да? Как вы думаете? Отличная фигурка для четырнадцатилетней.

– Мам! – одернула ее Алессандра, вжимаясь в кресло. – Я что, подержанная машина? Сэндвич у уличного торговца?

– Уличные торговцы, – со вздохом сказала Дорабелла. – Мне еще их не хватает.

– Уже не хватает, – поправила ее Валентина.

– Я уже их не хватаю, – сказала Дорабелла, гордо исправляя ошибку. – Такая маленькая будет планета Шекспир. Нет города! Как ты сказала, Алессандра? Говори ему.

Алессандра явно не горела желанием говорить, но ее мать настояла на своем.

– Я просто сказала, что в пьесах Шекспира больше персонажей, чем колонистов на планете, названной в его честь.

Эндер рассмеялся:

– Интересная мысль! Хотя вы правы: вряд ли мы смогли бы сыграть все его пьесы так, чтобы хотя бы у некоторых колонистов было больше одной роли. Не то чтобы я претендовал на постановку одной из пьес Шекспира… Хотя, может, стоило бы. Что вы думаете? Захочет ли кто-нибудь поставить пьесу силами колонистов, которые летят с нами?

– Мы даже не знаем, понравится ли им новое имя, – заметила Валентина. И подумала: «А Эндер вообще имеет представление, сколько труда требуется для постановки пьесы?»

– Они знают имя, – уверил Эндер сестру.

– Но нравится ли оно им? – спросила та.

– Это не важно, – отмахнулась Алессандра. – Не хватает женских ruoli, parti – как это называется? – При этих словах она беспомощно повернулась к Валентине.

– Ролей, – сказала Валентина. – Или партий.

– О, – хихикнула Алессандра. Смешок оказался довольно-таки чарующим. Девушка не выглядела глупой. – Те же слова! Ну конечно.

– Она права, – сказала Валентина. – Мужчин и женщин среди колонистов примерно поровну, а в пьесах Шекспира – сколько там женских ролей? Процентов пять?

– О, ну ладно, – ответил Эндер. – Это просто пришло мне в голову.

– Мне бы хотелось поставить пьесу, – сказала Алессандра. – Но, может, можно читать ее совместно?

– В театре, – сказала Дорабелла. – В зале для holografi. Мы все будем читать. Я нет, я слушаю, мой английский не вполне хороший.

– Это идея, – откликнулся Эндер. – Почему бы вам не организовать это дело, синьора Тоскано?

– Пожалуйста, зовите меня от Дорабелла.

– В этой фразе «от» лишнее, – сказала Алессандра. – В итальянском, кстати, тоже.

– В английском полно этих «от», эти «от» везде, кроме тех мест, куда я их ставлю! – со смехом воскликнула Дорабелла, дотрагиваясь до руки Эндера.

По всей видимости, Дорабелла не заметила, как он подавил рефлекторное желание отдернуться: Эндеру не нравилось, когда незнакомые люди к нему прикасались. Никогда не нравилось. Но Валентина заметила. Да, он все-таки прежний Эндер.

– Я ни разу в жизни не видел пьесы вживую, – сказал он. – Я их читал, видел голографические записи и видео, но никогда физически не присутствовал в зале, где люди по-настоящему читают строки вслух. Я бы никогда не смог сделать постановку, но очень хотел бы посмотреть и послушать, как над ней работают.

– Ну, тогда вы должны! – воскликнула Дорабелла. – Вы губернатор, сделайте это случиться!

– Не могу. Правда не могу. Пожалуйста, поставьте пьесу сами.

– Нет, не могу, – сказала Дорабелла. – Мой английский слишком плохой. Il teatro – он для молодых. Я буду смотреть и слушать. Вы с Алессандрой делаете это. Вы студенты, вы дети. Ромео и Джульетта!

«Разве можно быть еще очевиднее?» – подумала Валентина.

– Мама думает, что, если я и вы будем проводить вместе много времени, мы влюбимся друг в друга и поженимся, – сказала Алессандра.

Валентина едва сумела удержаться от смеха. Значит, дочь не участвует в заговоре, а является его целью.

Дорабелла притворилась шокированной.

– У меня никакого такого плана нет!

– О, мам, ты же с самого начала все это планировала. Еще когда в городе…

– Монополи, – вставил Эндер.

– …она называла вас «юношей с перспективами». Вероятным кандидатом мне в мужья. А мое личное мнение – я еще слишком молода, вы тоже.

Эндер всеми силами пытался успокоить ее мать:

– Дорабелла, пожалуйста! Я ничуть не обижаюсь и, конечно, знаю: вы ничего такого не планировали. Алессандра просто меня поддразнивает. Поддразнивает нас обоих.

– Ничего я не поддразниваю, но вы можете говорить что угодно, лишь бы мама была счастлива, – сказала Алессандра. – Наши с ней жизни – одна длинная-предлинная пьеса. Она делает из меня… нет, не звезду моей собственной автобиографии. Но мама всегда видит счастливый конец, причем с самого начала.

Валентина не вполне понимала отношения между матерью и дочерью. Слова были острыми, почти враждебными. Говоря все это, Алессандра обняла свою мать, похоже совершенно искренне. Словно слова стали для них частью давнего ритуала и утратили свое первоначальное жалящее значение.

Что бы между Эндером и Алессандрой ни происходило, Дорабелла, казалось, успокоилась.