У себя в номере я для начала принял душ, максимально горячий и максимально продолжительный. После чего залез в постель, укутался в одеяло и раскрыл архивную папку.

Документы из газетного архива, как я и боялся, оказались малосодержательными. Акционерное общество «Рютлифарм» с головным офисом в Базеле и с представительствами практически во всех странах мира выглядело на бумаге солиднейшей фирмой. Несколько лет назад одно успокоительное средство, прошедшее в своё время строжайший контроль американской Администрации продовольственных и лекарственных средств, пришлось изъять из продажи, потому что в лабораторных испытаниях обнаружились неожиданные побочные действия. Несколько миллиардов, потраченных на разработку средства, пошли прахом, и биржевой курс на несколько месяцев рухнул. Но сейчас всё это было уже позади: «Рютлифарм» преодолел кризис и, кажется, встал на ноги твёрже, чем когда бы то ни было.

Если только это не было видимостью. Я разглядывал узор из тёмных и светящихся окон по другую сторону внутреннего двора. Цифры бизнес-отчётов часто вводят в заблуждение. Вполне возможно, что в действительности финансовое положение концерна со времени того провала оставалось настолько напряжённым, что второго промаха он уже не мог себе позволить, и утаить это можно было только при помощи бухгалтерских трюков.

Интересная деталь: институт, в котором уже несколько лет работала нобелевская лауреатка профессор София Эрнандес Круз, концерн «Рютлифарм» якобы купил всего лишь год назад. Что бы это могло значить?

Содержательнее была одна копия рукописных заметок. Речь там шла о борьбе за власть, которая предполагалась внутри концерна. То, что некий Рето Хунгербюль был назначен новым руководителем шведского представительства, считалось манёвром председателя правления Феликса Хервиллера, предпринятого, чтобы удалить из Базеля нежелательного конкурента. Хунгербюль крайне честолюбив, как отметил неизвестный автор отчёта, трижды подчеркнув это место и снабдив жирным восклицательным знаком. И пришёл он в концерн не из медицины, как это обычно бывает, а из маркетинга.

Значит, человека, чей офис мне предстояло в ближайшее время обыскать, зовут Рето Хунгербюль.

Я отложил папку в сторону и впервые за долгое-долгое время подумал о Лене.

Лена Ольсон, так её звали, но сейчас она наверняка носит другую фамилию. Ей сейчас должно быть тридцать пять, надо же, трудно поверить. И с чего это вдруг я подумал о ней именно сейчас?

Я встал, чтобы задёрнуть занавески. Стоя голым у окна, я попытался определить комнату, в которой сегодня днём раздевалась женщина, но мне это не удалось. И вовсе не это вызвало мои мысли о Лене, нет…

Мне вспомнилась беременная женщина перед зданием «Рютлифарм». Вот что явилось катализатором. Лена непременно хотела детей, а я был решительно против. Это был основной конфликт наших отношений, если это можно было назвать отношениями.

Без сомнения, Лена любила меня – тихо и самоотверженно, – я боюсь применить слово «преданно», хотя оно лучше всего характеризовало положение дел. Она приняла то обстоятельство, что у меня есть и должны быть свои тайны, что моя профессия – нелегального свойства и что нельзя спрашивать, где я был, если я отсутствовал ночь или дольше. И я должен признаться, что далеко не всегда мои отлучки были сопряжены с работой. Внешность у меня не самая омерзительная, и противостоять соблазну чужих спален мне было иной раз даже труднее, чем притяжению чужих офисов.

Лена. Я так и вижу её перед собой, как она в последний раз пришла ко мне на свидание в тюрьму. Как она сидела по другую сторону стекла, бледная, с тонким лицом, наполненным сдержанным свечением, которое уже не имело отношения ко мне. Она с кем-то познакомилась. Я и сейчас слышу её голос, как она сказала: «Понимаешь, с ним мне, конечно, не так, как с тобой. Но он хочет, чтоб была семья… и я хочу того же. Ты ведь знаешь».

Знаю, сказал я. Всё в порядке. И то, что она больше не приходила, я тоже понял. Каждый старается утолить свои собственные потребности, насколько возможно; в этом и состоит жизнь. Я пожелал ей всего самого лучшего, как говорят в таких ситуациях, и потом постарался больше не думать об этом.

В моих чреслах что-то болезненно заныло, доходя до самых кончиков пальцев, и это предательски выдало моё тело, которое ещё хорошо помнило Лену.

Без долгих раздумий я снял трубку и набрал её номер. Её старый номер, и, разумеется, ответила не она.

– Лена Ольсон? – переспросил женский голос, которого я никогда прежде не слышал. – А кто это такая?

– Ну ладно, – буркнул я. – Забудьте об этом. Я тоже постараюсь забыть, – и положил трубку.

Не знаю, что она подумала.

Должно быть, это значило, что с другим мужчиной у неё всё сложилось. Что Лена вышла замуж и у неё уже наверняка есть ребёнок. Или не один. И, судя по всему, ей вполне удалось меня забыть.

Поздно вечером – я так и остался лежать в постели и впал в полудрёму – в кармане моей куртки зазвонил мобильный телефон. Ганс-Улоф долго извинялся, что потревожил, но только что звонила Кристина, очень коротко, и якобы это звучало ужасно, как мольба о помощи… что он просто вынужден был мне позвонить и спросить, что я собираюсь делать и когда я что-нибудь предприму. Он не сказал «когда же наконец», но звук его голоса выдавал его.

– Завтра вечером, – пообещал я, не имея ни малейшего представления, как смогу это устроить. – Завтра вечером я нанесу нашим друзьям визит.

Я услышал, как Ганс-Улоф вздохнул с бездонным облегчением, так, будто судьба Кристины была уже практически решена.

– Хорошо, – сказал он. – И когда именно?

– Это так важно?

– Мне же надо знать, когда я должен зажимать большой палец на удачу, – сказал он со всей серьёзностью.

Подумать только, высокочтимый учёный, хранитель Нобелевской премии.

– Ну, надо так надо. В продолжение двух часов, ночью. В два я туда войду. – В принципе мне было всё равно, когда он будет зажимать за меня большой палец. Но два часа ночи – моё обычное время. Я знаю, что большинство моих коллег отдают предпочтение промежутку между тремя и четырьмя часами, поскольку в это время «ночь самая глубокая», но я люблю иметь в запасе лишний час. По моему опыту, даже самые отпетые трудоголики стараются покинуть офис сразу, как только минет полночь, и зачем же после этого ещё долго ждать?

За завтраком на следующее утро этот отель меня добил.

Ресторан для завтраков представлял собой зал прямо-таки подавляющей роскоши. Потолок увешан причудливыми архитектурными элементами из морёного вишнёвого дерева, а под ним выставлено всё, что есть на свете дорогого и изящного. К большим полированным столам приставлены стулья с высокой спинкой, обтянутые дорогой кожей. Рассеянный свет дня смешивался со светом керамических светильников, подвешенных на таких тонких нитях, что они казались парящими в воздухе. И всё это охранялось толпой предупредительной прислуги в униформах отеля «Нордланден».