Молодой, красивый, яркий, Михаил Мишин был в то время одной из самых заметных литературных фигур в нашем легкомысленном жанре…

Одинаково свободно владея самой различной формой — сатирическим монологом, рассказом, фельетоном, в последнее время он все больше тяготеет к крупной — драматургии, сценариям. Что ж, дело конечно, почтенное, дай-то Бог. Но мне лично не хватает коротких, наполненных блестящими ( парадоксами и его, мишинской, языковой стихией рассказов.

Буду ждать.

ПОКЛОН

при получении премии

Российской Академии Сатиры и Юмора

«ЗОЛОТОЙ ОСТАП»

Санкт-Петербург 12.04.97.

Дамы и господа!

Согласно искрометному сценарию устроителей, я должен сейчас произнести перед высокой аудиторией яркую нобелевскую речь, сверкнуть острым словом и глубокой мыслью, подтверждая тем самым неоспоримую справедливость присуждения мне этой позолоченной статуи, или, как настаивает президент Ширвиндт, статýи.

Задачка для меня, разумеется, плевая. Однако, учитывая состояние высокой аудитории, которая уже полностью расплющена юмором ведущих, я буду сам подсказывать высокой аудитории — в каких местах моего выступления ей надлежит смеяться и хлопать в ладоши.

Итак, речь.

Дамы и господа!

Я очень волнуюсь. (Аплодисменты.) Я очень растроган. (Аплодисменты.) Я давно мечтал об этой награде (аплописменты) и безмерно счастлив, что сегодня очередь, наконец, дошла.

(Бурные аплодисменты, крики «Давно пора!».)

Ваши аплодисменты окрыляют. (Оживление, аплодисменты.) Это доказательство того, что люди в меня верили. (Аплодисменты.) Скажу обо всех этих людях.

Их — один.

Я говорю о человеке, который ровно пятьдесят лет назад сделал нелегкий выбор, тем самым открыв мне дорогу к сегодняшнему триумфу.

Этот мужественный человек сейчас здесь, — в зале — моя мама.

(Рукоплескания, возгласы «Спасибо за сына!», все встают.)

Мама, ты видишь, народ одобряет твое решение.

(Все садятся.)

Дамы и господа!

Скажу прямо: в прошлые годы деятельность Академии Сатиры и Юмора вызывала большие сомнения. Достижения были ничтожными, церемонии награждения — вялыми, а лауреатами становились настолько не те люди, что не приходилось сомневаться: президент Ширвиндт берет. Однако в нынешнем году налицо позитивные перемены. Организация отличная, кормят калорийно, а Ширвиндт, если в этом году и брал, то, как видите, дал тому, кому надо. (Смех, аплодисменты.)

На этом завершаю острословие и перехожу к остроумию.

(Напряженное внимание, многие конспектируют.)

Дамы и господа!

Мы живем в стране великого юмора.

В великой стране юмора, где каждый острит уже тем, что живет в ней. Но даже на этом ярком фоне тотального остроумия здесь во все времена выделялась особо трескучая кучка, которая острила не просто так, а с высшей, как ей мнилось, целью.

А именно: надеясь посредством своего юмора улучшить жизнь великой державы. Что говорит не столько о качестве юмора, сколько о количестве ума. Но не будем о печальном.

Уважая сестру таланта, подвожу итог.

Постановляю считать, что целью был не журавль в небе, а вот эта золоченая синица в моей руке.

Синичку постановляю считать Жар-птицей.

Банкет состоится при любой погоде.

Страна великого юмора будет жить вечно!

(Овация.)

Нужная специальность

— Что-то сегодня народ не идет, — сказал Брикетов,

— Жара, — ответил Супонин, обмахиваясь газетой.

— Да, — сказал Брикетов. — Сто лет такого пекла не наблюдалось.

— Больше, — сказал Супонин. — Мне папаша говорит, он триста лет такой жары не помнит.

— На солнце процесс идет, — сказал Брикетов. — Протуберанцы.

— Как ты сказал? — удивился Супонин.

— Ну, это вроде землетрясения, — объяснил Брикетов. — Только на солнце.

— Понятно, — сказал Супонин. — Вот из-за этого солнца народ и не идет.

— Вчера, говорят, десять человек от солнечного удара умерло, — сказал Брикетов. — Один даже писатель.

— Я писателей очень уважаю, — признался Супонин.

— Что ты! — подхватил Брикетов. — Не было бы писателей, значит, и книг бы не было.

— Представить невозможно, — сказал Супонин, —

Если хочешь знать, мое мнение такое, что книга — это источник знаний.

— Вот и я говорю, — сказал Брикетов. — Помню, мне один рассказывал. «Всему, — говорит, — что у меня хорошего есть, я обязан книгам».

— Конечно, — согласился Супонин. — Заработки у них хорошие. Но только у нас зря денег никому платить не будут.

— Я тебе больше скажу, — проговорил Брикетов. — Некоторые считают, что писатели как люди работать не хотят, вот и пишут. А я так считаю, что нельзя зря людей охаивать. Ъл сначала разберись, а потом уже охаивай. Верно?

— Верно, — сказал Супонин. — У писателей тоже работы много. Сперва все на бумаге написать, потом ошибки исправить, потом на машинке напечатать. Только успевай поворачиваться.

— Не каждый может.

— Конечно, — сказал Супонин. — Потом ты учти: гели бы не писатели, что бы люди читали? Нот что бы ты читал?

— Ничего, — уверенно сказал Брикетов. — А так я «Следы на снегу» читаю. Интересно.

— Да, — сказал Супонин. — Мне тоже понравилось. А еще в прошлом году я Гюго читал. «Красное и черное». Тоже хорошая вещь.

— Еще бы, — сказал Брикетов. — Англичане хорошо пишут,

— В общем, чего говорить. — сказал Супонин. — Писатель — нужная специальность.

— Без книг нам с тобой тут и делать нечего было бы, — вздохнул Брикетов. — Это, Коля, наш хлеб.

— Кстати, — сказал Супонин, — на обед пора закрываться.

— Точно, — сказал Брикетов, посмотрев на часы. — Пopa. Тем более нет никого.

— Как бы нам с тобой сегодня черепушку не нажгло, — сказал Супонин, закрывая на ключ дверь, где красовалась надпись: «Прием вторсырья».

197?

Симптомы

Дверь кабинета с табличкой «Терапевт» открылась, вышел мужчина, и сказал: — Заходите, следующий.

Он ушел. Девушка, сидевшая рядом с Супониным, встала и вошла в кабинет. Дверь закрылась.

— Медицина, — сказал Супонин, — уже до всего дошла.

— Ага, — кивнул Брикетов, — уже до всего.

— Вот ты бы хотел врачом быть? — спросил Супонин.

— Я, Коля, — сказал Брикетов, — очень бы хотел быть врачом. Потому что это самое благородное дело — кого-нибудь лечить.

— Я бы тоже мечтал быть врачом, — сказал Супонин. — Вот сидишь ты в своем кабинете, к тебе больной приходит. Я ему температуру смерил — и он уже здоровый уходит.

— В Австралии одному чудаку сердце пересадили, — рассказал Брикетов. — У него свое-то уже еле стукало, а там в это время как раз помер один банкир. Помер он от желудка, а сердце у него было здоровое. И тому чудаку его сердце пришили.

— Да, — сказал Супонин. — Только это не в Австралии было. Это было в другой стране. Вроде в Парагвае.

— Не в этом дело, Коля, — сказал Брикетов. — Плавное в том, что медицина уже взобралась на самую