— Да, это так. Жителям долины Нила дома нужны только для того, чтобы в них спать или есть, когда на улице дождь. У нас на севере такое случается. А когда очень жарко, горожане спят на террасах, а крестьяне, живущие за городом, — у порога своих домов.

— Хиан, мое сердце радуется при мысли, что я не ошиблась и ты любовью отвечаешь на мою любовь. Когда только пожелаешь, а можно прямо сейчас, я покажу тебе наш дом и стану твоей супругой.

— Амимона, почему ты зовешь меня Хианом?

— А разве не так царь называл тебя на празднике?

— Да, но это — имя царевича-гиксоса. Мое египетское имя — Хети.

— Люди называли это имя. Но позволь мне звать тебя Хианом. Я знаю, что Хиан был супругом царевны гиксосов, которую боги у него забрали, а Хети — все еще муж египетской женщины, вот только никто не знает, где она сейчас.

— Твоя правда, — вздохнул Хети. — Я был женат на женщине из моей страны, однако я не знаю, где она и что с ней случилось. Но сейчас я люблю только тебя и тебя хочу видеть своей супругой.

Издалека донесся шум, в котором угадывался звон металла. По мере его приближения стало ясно, что это — громкое пение, в котором низкие голоса сплетаются с высокими, пронзительными, а звон издают кимвалы. Ученики Хети, юноши и девушки, которые, разбившись на пары, постигали тонкости вольной борьбы, замерли и все как один обернулись к широкой каменистой дороге, ведущей к морю. Пение приближалось, и вот из-за поворота дороги показались люди, шедшие во главе процессии.

— Это жнецы! — закричал один из юных учеников.

— Это жнецы, они несут морю в подарок первые снопы своего урожая, — подхватили другие.

Позабыв об упражнениях, ученики сорвались с места и с приветственными криками присоединились к процессии. Жнецы, пританцовывая, шли по дороге. Одни пели, другие орали во всю глотку. Одни бренчали бронзовыми бубенчиками, напомнившими Хети египетские систры, посвященные Изиде, другие били в кимвалы, третьи несли на плечах трезубые вилы или пучки длинных гибких прутьев, служивших цепами при молотьбе.

Хети стоял и смотрел, пока все участники процессии не прошли мимо. Он уже во второй раз провожал глазами жнецов. Вот уже шестнадцать месяцев живет он на Каптаре, около двух лет назад узурпатор Якебхер убил его приемного отца-царя и Аснат, его супругу, и с той поры правит в Мемфисе. Время от времени Хети вспоминал о них, хотя его жизнь с Амимоной была счастливой и безмятежной, быть может, даже слишком безмятежной. Последние жнецы скрылись из виду. Они ушли к побережью, к Амнисосу, чтобы там бросить сотни снопов в море — родную стихию великой богини-созидательницы, над которой она танцевала, творя этот мир.

На учебной площадке он остался один: все ученики присоединились к процессии, желая принять участие в ритуальном жертвоприношении богине моря. Он знал, что изображать богиню в этой церемонии будет молоденькая девушка, которая ждет прихода жнецов, сидя в маленькой лодке недалеко от берега. Когда колосья нового урожая будут брошены в море, она нырнет и подплывет к берегу. Обнаженная, она появится в пене волн, отжимая руками намокшие волосы, и выйдет на прибрежный песок под приветственные крики собравшихся, как если бы была настоящей богиней. Но ведь она и будет для всех, кто ее увидит в тот момент, настоящей богиней, земным воплощением богини моря… В прошлом году эту роль играла Амимона, потому что в таком ритуале должна была участвовать фиада, которая весной этого же года выбирала своего Яссона.

Хети пошел вслед за жнецами. Он знал, что увидит Амимону на берегу недалеко от порта, именно там должна появиться «богиня». Амимона входила в число фиал, которым предстояло войти в море и встретить перевоплощенную богиню, которая на этот раз звалась Посидеей. Это было еще одно имя Диктины, «богини с сетью». Легенда говорила, что богиню вытащили из моря рыбаки, в чьи сети она попала. Поэтому стоило девушке, исполнявшей роль богини, приблизиться к берегу, как фиады устремлялись к ней, чтобы завернуть в широкую сеть, служившую ей в дальнейшем платьем. Сами фиады оставались обнаженными, разумно полагая, что божества моря, называемые океанидами и нереидами, прекрасно обходились без одежды.

По дороге Хети снова утонул в размышлениях. Вот уже много месяцев они с Амимоной живут в доме, подаренном ее отцом, и все же ему так и не удалось зачать с ней дитя, а ведь этого ей хотелось и хочется больше всего на свете. Однако ему нельзя было поставить в вину недостаточное рвение — все свободное время он посвящал этому приятному занятию. Он чувствовал, что начинает от этого уставать, а ведь усталость может обернуться отвращением… Он думал о том, что не преуспел в этом и с Аснат, да и Исет за долгие годы брака подарила ему только одного сына… Было бы несправедливо обвинять трех жен в бесплодии. Значит, в том, что союз тел не приносит плодов, виноват он сам. Быть может, покровительствующая ему богиня желает тем самым напомнить ему, что у него уже есть сын, и она не хочет, чтобы другая женщина родила ему второго, которому он мог бы отдать предпочтение? Но если так, то почему боги не помогают ему в поисках его единственного сына, который теперь вырос и, наверное, стал красивым юношей?

Амимона ни разу не упрекнула его, а об обвинениях и речи не было. Она только вздыхала, говоря, что Илифия, богиня деторождения, должно быть, решила испытать их терпение. Святилище этой богини находилось в пещере недалеко от Амнисоса, и Амимона часто преподносила ей дары, прося явить свою милость. Чаще всего подарками были змеи, которых ловил Хети. Очевидно, эти дары не пришлись богине по вкусу. И когда Хети думал об этом, ему казалось, что Илифия — не более чем миф, плод людской фантазии. Размышлял он и о том, возможно ли, что все боги, которых почитают люди, — всего лишь порождения их сознания, и порождения жестокие? Ведь если они существуют на самом деле, то почему не вмешиваются в судьбы людей, когда дело доходит до преступления? Почему сухими из воды выходят предатели, почему власть имущие притесняют слабых, почему жестокие и кровожадные цари благоденствуют и спокойно умирают от старости в своей постели?

По правде сказать, ответ на эти вопросы он искал не впервые. Раньше ему случалось успокаивать себя мыслью, что существует божественное правосудие и грешники никогда не попадут в Поля Иалу. Их души поглотит демон Аммит, Поглотитель умерших, а значит, они просто превратятся в ничто. Но сколько на самом деле правды в рассказах Мерсебека, жреца храма Собека? Когда Хети рассказывал о суде Озириса представителям других народов — ханаанеям, вавилонянам, сирийцам, а теперь и кефтиу, все с сомнением качали головой и говорили, что все это — красивые сказки, которые египтяне придумали, чтобы без страха встречать смерть.

А что, если они правы и там, за порогом смерти, даже самые закоснелые грешники не понесут наказания? Верят же люди Ханаана в то, что умершие превращаются в бездушные тени, то есть в ничто, и возвращаются в сумрачный мир, каким был и наш мир до акта творения, в мир, где нет места даже богам! И какое тогда дело смертным до того, есть боги или их нет, раз им, людям, позволено поступать так, как им заблагорассудится, и нет жизни после смерти…