Я повернулся к Гоше.

— Мы надолго?

— Нет. Твои родители даже не заметят, что тебя не было.

— Ладно. С Женькой все будет хорошо? — спросил я дрогнувшим голосом.

— Я не могу тебе сказать, — мягко ответил Гоша. — Ты узнаешь все, когда вернёшься.

Я ещё раз тоскливо посмотрел на еле заметный огонёк ночника в нашей с Женькой комнате и вздохнул.

— Ладно. Хорошо. Пошли к Тёмке.

Гоша с готовностью кивнул и щёлкнул пальцем. Тропинка тут же осветилась золотистыми искрами, как будто маленькими подвесными фонариками. Гоша махнул рукой, призывая меня идти вперёд.

— Ты же и сам знаешь дорогу, — заметил я.

— Не так хорошо, как ты. Веди.

Я пожал плечами и, бросив последний взгляд на наш дом, пошёл по тропинке вперёд.

Тропинка шла сначала прямо, а потом обогнула маленький пруд, который разделял деревню на две части, и вышла на перпендикулярную дорогу. Отсюда до дома Тёмки было рукой подать. Я шёл, то и дело оскальзываясь на сырой глине. Хорошо, что в темноте нашарил папины сапоги — мои бы так и остались стоять в этой липкой грязи. Гоша позади меня, кажется, не испытывал таких проблем — он спокойно ступал за мной, изредка подставляя мне руку, чтобы я не упал. Шли мы в полном молчании, и тишину нарушало только сырое чавканье глины. В очередной раз оглянувшись на светящиеся неровным светом окна нашего дома, я проводил их взглядом, и они скрылись за тенью высоких сонно поникших ив, выстроившихся вдоль реки. Я должен вернуться, пока Женька ещё спит.

Дом Тёмки был последним в ряду, перед ним стоял дом Мишки, так что их отделял только забор. Несмотря на соседство, Мишка не ладил с Тёмой почти так же, как и мы с Серым. Его отец однажды, когда Мишке было лет пять, уехал в райцентр за сигаретами и не вернулся. С тех пор его воспитывала мать, которая тянула на себе не только сына, но и все хозяйство. Со временем их старый деревянный дом стал проседать и сейчас выглядел слегка кособоким, сразу напоминая всем, что здесь нет человека, который смог бы его починить, как не было и лишних денег, на которые можно было бы это сделать.

Дом Тёмки отличался от Мишкиного. Хотя бы тем, что он был новый и срубленный из свежих просмоленных брёвен. Но во всём нём чувствовалась какая-то недоделанность, как будто он был недостроен. То тут, то там торчали ошмётки пакли, окна были разных цветов, два голубых и одно зелёное, но без наличника, огромная, не по размеру дома крыша была поставлена криво и под своей тяжестью накренилась вперёд, как будто хотела подсмотреть в окно.

Тёмка в школе не упускал случая пройтись по отправившемуся в кругосветное путешествие отцу Мишки, по их с мамой хозяйству и дому. Пару раз даже открыл свою пасть на мать Мишки, из-за чего тот вызверился почти до красных соплей, и нам с Серым пришлось его успокаивать, потому что драться с Тёмкой один на один в окружении его банды было не самым умным решением. Зато когда катили бочку на его семью, Тёмка никогда не давал спуску. Однажды, когда парень из соседнего дома на класс младше меня, увидев, как отец Тёмки покупает топор, и растрепав всем об этом, пошутил, что это он, наверное, купил, чтобы наконец прибить свою жену, Тёмка и его банда подкараулили его и избили так, что тот ещё месяц не появлялся в школе.

Идя по дороге и вспоминая все, что я знал про Тёмку, про его наезды на Серого и его семью, на Мишку и его маму, на меня и моего брата, я вдруг понял, что не могу найти ничего, что бы помогло меня хоть чуть-чуть ему посочувствовать. Кажется, если я увижу, как в его доме отец кидается сковородками и табуретками, даже это не заставит меня ему посочувствовать. Особенно после его сегодняшней террористической атаки. Особенно, когда мой брат сейчас болеет из-за меня и нуждается в куда большем сочувствии, чем этот неудавшийся террорист-придурок. Так что план Гоши, что бы она там ни задумал, уже сейчас казался мне провальным. Ну да ладно, может быть, после этого он вернёт мне мою чёртову суперспособность.

Мы подошли к дому Тёмки. От дороги к его двору вели несколько брошенных на землю полусгнивших досок вместо тротуара. Серые, некрашеные и огромные, выше обычных, ворота темнели в слабом свете единственного на улице фонаря.

Я вопросительно посмотрел на Гошу: а дальше что? Гоша кивком головы указал на ворота.

— В смысле? — не понял я. — Мы просто зайдём туда и все?

— Да, просто зайдём.

— И они нас не увидят?

— Нет. Мы опять в режиме Бога. Нас никто не видит и не слышит.

— Даже если я буду кричать?

— Даже если ты будешь кричать, — кивнул Гоша. — Только учти, что я-то тебя слышу и в этом режиме.

Я смутился и замолчал. Наверное, пора прекращать орать на него.

Потянув ручку, я открыл ворота и осторожно вошёл во двор. Огромный пёс, всегда облаивавший меня из-за забора, когда я приходил к Мишке, даже не шелохнулся, свернувшись в клубок на крыше конуры. Я аккуратно обошёл его по как можно большей траектории и по таким же гнилым доскам, как и на улице, стараясь лишний раз не шуметь и не топать, направился к входной двери на веранду. Гоша шёл рядом, не оставляя следов на тёмной грязи, смешанной со стоптанной травой.

Тёмкин двор был большой, намного больше нашего, и был похож на сам дом — вроде и не старый и не разваленный, но явно недоделанный — забор с новыми, но криво сколоченными досками, кособокая калитка, висящая на одной петле, скамейка, сложенная из кирпичей и грубой, даже не обработанной доски, то тут, то там разбросанные кучки не прикрытых плёнкой досок, из которых, кажется, хотели что-то сделать, но так и оставили — судя по их посеревшему виду. Я передёрнулся — все-таки наш двор, в котором Женька каждый день разбрасывал свои игрушки, но в котором все равно каждая вещь была на своём месте, мне нравился больше.

Погрузившись в свои мысли и напрочь забыв о Гоше, я прошёл мимо скамейки, как вдруг тёмное пятно на ней, которое я принял за комок одежды, вдруг пошевелилось и громко и сыро откашлялось, как будто хотело выкашлять лёгкие. От неожиданности я подпрыгнул, сапогом соскользнул