— Пожалуй, верю, — задумчиво проговорила та. — Слушаю и будто вижу…

— Ах, умница! — возликовал Горюнов и вновь потянулся к ее руке. — Я теперь вас от себя не отпущу — мне помощники верные и верящие во как нужны, — полоснул он себя по горлу. — Мы еще с вами эту землю в собственность приобретем и вот тогда уж поцарствуем!

— Вот на этой пронзительной монархической ноте мы, пожалуй, и закончим наш сегодняшний вечер, — сказал Митя, поднимаясь из-за стола.

На улице, попрощавшись с хозяевами, Горюнов галантно распахнул перед Машей дверцу своей машины:

— Прошу, царевна!

И она, секунду поколебавшись, хотела уже было нырнуть в салон внедорожника, но Медведев решительно удержал ее за плечо.

— Она поедет со мной!

— Ревнует! — удовлетворенно констатировал Николай Андреевич, но, натолкнувшись на хмурый Митин взгляд, поднял руки: — В споре с инвестором побеждает всегда инвестор. Увы, царевна, такова суровая правда жизни!..

И Маруся, опять секунду помедлив, села в «ауди».

Они ехали молча, и только после развилки, когда внедорожник ушел на Иваново, а «ауди» повернула к Новишкам, Митя сказал:

— Горюнов, конечно, не Монин, но, чтобы ты не слишком обольщалась, у него двое детей от первого брака и столько же от второго. И в ближайшем будущем он вряд ли захочет что-то кардинально менять в своей жизни.

— Не понимаю, зачем ты все это мне говоришь.

— А по-моему, очень даже хорошо понимаешь!

— А если и так, тебе-то какое дело?

— Я за тебя отвечаю!

— Ух ты! Вот это здорово! Стало быть, переспал со мной и теперь, как честный человек, несешь ответственность? — развеселилась Маруся.

— Послушай, Маша!..

— Не утруждайся и не переживай — я уже взрослая девочка и вполне контролирую все свои действия. Сама завариваю кашу, сама ее съедаю, а потом мою грязную посуду. И от тебя я ничего не жду, а самое главное, мне ничего от тебя не нужно. Ни-че-го! Это понятно?

«Распутица в деревне — настоящее стихийное бедствие, — думала Маруся, выдирая ноги из размякшей дорожной глины. — И никто никогда не решит эту проблему. Никакой Горюнов. Вот и любимое животное у него свинья. А свинья грязь найдет…

И вокруг так же уныло, как в моей жизни. С той только разницей, что через месяц все здесь изменится до неузнаваемости — расцветет, запоет, запахнет, а моя жизнь останется прежней — такой же пустой и безрадостной…»

Но теплый южный ветер уже таил в себе зачатки будущих перемен и, как это всегда бывает ранней весной, волновал, тревожил и обещал — сулил надежду.

— Сегодня мне приснился страшный сон, — сказала Галя Сидорова, скользя в липкой грязи и цепляясь за Марусю. — Как будто за мной бегут два хулигана, длинных и тонких…

— Догнали? — деловито осведомился Юрка.

— Не знаю. Я проснулась…

— А к нам англичаны едут, — сообщил Юрка.

— Англичане, — поправила Маруся.

— Будут здесь эсперикментальную ферму строить для свиней.

— Экспериментальную, — засмеялась Маруся. — Знаешь, что это такое?

— Не-а.

— Они тут понастроят, а нам потом возись с ихними свиньями. Сами-то небось в свинарнике работать не станут, — сварливо заметила Галя и без перехода спросила: — Марь Сергевна, а правда, что вы теперь натурщицей у меховицких художников подрабатываете?

— Что за глупости? — опешила Маруся. — Просто Кузьма Кузьмич рисует мой портрет…

Выходные дни она теперь действительно проводила в Меховицах. Работа над портретом подходила к концу, но результат, тщательно оберегаемый Крестниковским, оставался пока для нее неведом.

Сидение в Меховицах имело еще одно важное преимущество: здесь, втайне от Василия Игнатьевича, Маруся вязала джемпер, который собиралась подарить ему в день рождения — 19 апреля.

Поначалу она опасалась многочасовой неподвижности, но все оказалось гораздо проще: она сидела в удобном старом кресле и болтала с Наташей или молчала, тихо постукивая спицами, погруженная в собственные мысли.

Кузьма Кузьмич в разговорах не участвовал — стоял перед мольбертом отстраненно торжественный, вдохновенный. Наташа тоже что-то рисовала — писала, как они говорили, — время от времени бросая на Марусю острый изучающий взгляд.

Наконец наступил день долгожданной презентации, и Маруся, замирая от волнения, переступила порог крестниковского дома.

— Ты-то что так переживаешь? — засмеялась Наташа. — Это наша с Кузьмой прерогатива — а вдруг тебе не понравится?

— А как же не переживать? — удивилась Маруся. — Моих портретов пока еще никто не рисовал…

В комнате на двух мольбертах стояли закрытые тканью картины: большая — Кузьмы Кузьмича и поменьше — Наташина. Но увидела их Маруся только к вечеру, когда ушло солнце и Крестниковский включил подсветку, озарившую картины мягким сиянием.

Она наблюдала, как он идет к своему мольберту, как аккуратно снимает ткань, и взглянула на полотно.

Из сверкающего зимнего дня, из алмазного снежного кружева на нее смотрела сказочная царевна. Она была еще нежно-румяна и даже, кажется, улыбалась, а значит, жила пока призрачная надежда отогреть ее, уберечь от безжалостной зимней стужи, но глаза светились печалью — знала царевна, что рассмешить ее некому…

Потрясенная Маруся растерянно молчала. Конечно, это ее портрет, никаких сомнений. Правда, чрезмерно приукрашенный. Никогда она не была столь ослепительно хороша. Это только художник сквозь заурядные черты мог разглядеть такой пленительный образ. Волшебная сила искусства: прикосновение кисти — и Золушка превращается в принцессу. В царевну Несмеяну…

— Что, Маша, не нравится?

— Она прекрасна, — сказала Маруся.

И Крестниковские отметили это отстраненное «она».

— Только очень несчастная. Неужели это вы во мне увидели такую… безысходность?

— Человек многогранен. В нем чего только не намешано… — туманно ответил Кузьма Кузьмич и кивнул жене.

Подмигнув Марусе, та направилась к своему мольберту и, оглянувшись через плечо, спросила:

— А знаешь, как называется моя картина? «Воспоминания о будущем»…

— Был такой фильм, — вспомнила Маша. — Очень интересный.

— Вот-вот…

Ткань, закрывавшая полотно, упала, и Маруся тихо ахнула.

Она сразу узнала это лесное заросшее озерцо. Все здесь было пронизано светом, все пело, дышало и ласкало взор: смолистые, нагретые солнцем сосны, желтые чашечки кувшинок в тени нависшей над водой буйной растительности, белые барашки облаков и небо, отраженное прохладной синью в спокойной глади озерца, так похожего на колокольчиковый дивный островок в черном окрестном лесу. И будто бы даже плыл над ним тихий лазоревый звон…