— Мадам, — сказал я, воспользовавшись этой короткой заминкой. — Смерть Партриджа вызывает у меня огромное недоумение. Но есть еще одно дело, о котором я хотел бы вас спросить. Я помню, что Партридж делал раму для зеркала, которое висит над вами. Скажите, это ваши инициалы на щите?

Мадам Тренти молчала, медленно водя ладонью по резному подлокотнику кресла.

— Мистер Хопсон, — наконец заговорила она, — я не совсем понимаю, какое отношение это имеет к нашей беседе, но раз уж вы спросили, отвечу. Мария Тренти — псевдоним, придуманный моим отцом. Я — урожденная Мария Кармина. — Это было сказано надменным тоном. Она обращалась ко мне не по-дружески, а так, будто отчитывала нахального лакея.

Я порылся в кармане — благо, у меня хватило ума уберечь письма — и передал ей страницу, которую прислал мне Фоули.

— Минуту терпения, сударыня, и вы все поймете. Это письмо адресовано лорду Монтфорту. Под ним те же инициалы — «М. К.». Это вы писали?

Она взяла у меня письмо и склонилась над ним. Я с удивлением заметил, что у нее задрожали губы; когда она подняла голову, в ее больших зеленых глазах блестели слезы.

— Вы правы, — призналась она, вновь переходя на прежний доверительный тон. — Не знаю, каким образом это письмо попало к вам, но его действительно написала я. Прежде чем мы вернемся к разговору о Партридже и его печальной судьбе, — ведь вы пришли именно за этим, — мне хотелось бы рассказать вам немного о своем прошлом, ибо только тогда вы поймете, почему я интересуюсь вашим другом.

В этот самый момент из-за двери донеслось дребезжание посуды, и она умолкла. Слуга принес по ее распоряжению чай. Он поставил поднос на пристенный столик и подал ей серебряную чайницу. Мадам Тренти открыла ее, смешала в стеклянной чаше листья, пересыпала в чайник и щелкнула пальцами слуге, чтобы он залил их кипятком. Когда это было сделано, она, не глядя в его сторону, махнула платком, приказывая немедленно удалиться. После ухода слуги она разлила чай и возобновила разговор.

— Должна признаться вам, что я приехала сюда из Италии не только для того, чтобы создать себе имя в английском театре. Я преследовала еще одну цель, более важную. Двадцать лет назад, когда я была молода и жила в Риме, мне нечем было похвастать, кроме дарования актрисы. Мать моя умерла, когда я была ребенком. Отец был учителем музыки; он с малых лет учил меня петь, играть и танцевать, заставлял выступать с концертами перед приезжими англичанами. Они восхваляли мои таланты, и вполне естественно, что со многими из них у меня… завязывались… знакомства. — Она помолчала, несколько театрально, подавая мне хрупкую чашку на блюдце. При этом ей пришлось чуть наклониться вперед, и в вырезе ее платья я мельком увидел напудренную грудь.

— Один из них оказался крайне непорядочным человеком. Он поступил со мной бесчестно, бесстыдно обманул меня. Нашел священника, который сочетал нас браком, но, едва союз был заключен, он меня бросил… Надо ли добавлять что-то еще… — Ее подбородок дрожал, по щекам струились слезы, оставлявшие бороздки в слое пудры.

— Простите, что причиняю вам боль, — сказал я. — Судя по письму, полагаю, этим человеком был Монтфорт?

Она кивнула, аккуратно промокая глаза кружевным носовым платком.

— И от этой связи родился ребенок?

— Да, как вы выразились, от этой связи родился ребенок. Отцу стало известно о моем положении, и он заставил меня во всем признаться. — Она вновь промокнула лицо платком, потом взяла чайник и долила в мою чашку чаю. Ладони у нее были маленькие, запястья хрупкие, как у ребенка, а длинные тонкие пальцы с ухоженными ногтями странным образом напомнили мне Чиппендейла. — Он отыскал священника, который якобы сочетал нас браком. Тот заверил его, что исполнил церемонию по всем правилам, но Монтфорт забрал свидетельство себе. Отец нашел Монтфорта в Венеции, и тот в разговоре выказал себя образцом рассудительности. Заявил, что не бросал меня и конечно же не намерен губить мою репутацию, ведь он же женился на мне. Он писал мне, что находится в Венеции, но письмо, должно быть, где-то затерялось. Ему нужно возвращаться в Англию, но пока он не может взять меня с собой, ибо должен подготовить родных к приему невесты-итальянки. Когда отец любезно уведомил его о моем интересном положении, тот в качестве жеста доброй воли согласился оставить свою служанку, которая привезет младенца в Англию, как только он родится. Мне он будет регулярно сообщать о том, как растет ребенок, и через какое-то время заберет меня к себе.

— И вы отдали ему ребенка?

— А разве у меня был выбор? Отец вынудил меня согласиться на этот план. Я была уверена, что Монтфорт пришлет за мной.

— Но этого не случилось?

— Нет. Ребенка — это был мальчик — забрали у меня через несколько дней после его рождения. Монтфорт дал отцу немного денег для меня, а сам сразу же после встречи с ним вернулся в Англию. С тех пор я не имела от него известий. Я несколько раз писала ему, умоляя отозваться, но мои письма остались без ответа. Через несколько лет я узнала, что до знакомства со мной он уже был помолвлен. По возвращении он почти сразу же женился, буквально через несколько недель. Спустя девять месяцев его жена родила сына. Тогда я поняла, что была жестоко обманута. И все же я не могла жить спокойно, не ведая о том, что стало с моим ребенком. А ведь каждая мать вправе это знать.

Я участливо кивнул, хотя про себя подумал — какая же мать решится отдать собственное дитя едва знакомому человеку и годами ждать, когда ей соизволят сообщить что-нибудь о нем. Ее слезы и дрожащие губы — это все притворство. Я готов был поклясться, что глаза ее холодны как лед.

— Итак, я приехала в Англию, чтобы отыскать Монтфорта и встретиться с ним.

— И вы встретились?

Она решительно качнула головой, при этом перья в ее прическе затрепетали.

— Все то время, что я здесь, он был неуловим, как сама удача. Конечно, я уже знала, где он живет, и неоднократно писала ему, но, как и прежде, ответа не получила. Ни на одно письмо. Но вот несколько недель назад я получила любопытное послание от некой мисс Аллен, которая, как выяснилось, являлась сестрой Монтфорта. — Здесь она встала, подошла к комоду и достала письмо. — Прочтите, и вы все поймете.

Она вручила мне листок бумаги. Я развернул его, не зная, чего ожидать. Письмо было написано крупным округлым почерком необычными красновато-черными чернилами.

Хорсхит-Холл, Кембридж, 18 декабря 1754 г.

Сударыня,

Недавно я случайно наткнулась на ваше письмо, адресованное моему брату, в имении которого я исполняю роль экономки. Своих детей у меня нет, о чем я глубоко сожалею, и мне стыдно, что он так жестоко обошелся с вами и вашим ребенком. Чтобы хоть как-то загладить его вину и облегчить ваши страдания, я хочу вам сообщить некоторые сведения. Не буду утруждать вас подробностями о том, как я их узнала, скажу только, что из достоверного источника мне стало известно, что девятнадцать лет назад мой брат вернулся из Италии с ребенком (мальчиком), которого он поручил заботам местной кормилицы, некой миссис Фиггинс. Спустя четыре года, услышав, что в Лондоне должен вскоре открыться приют для подкидышей, мой брат распорядился, чтобы ребенка поместили туда сразу в день открытия. Насколько мне известно, его приказание было исполнено. Как дальше сложилась судьба ребенка, я не знаю.