Беседа сия как будто всего лишь прихотливая словесная забава, игра смыслами, как принято в описываемую эпоху, когда понятность не так уж нужна, а то и намеренно затемняется. Точно так же восклицает проповедник в церкви, обращаясь к образу святого Антония, Чернокожий, вор, пьяница, и, приведя таким образом слушателей в негодование, объясняет свое намерение и прием, открывает им, что обращение значило совсем не то, что кажется, сейчас он скажет, почему Чернокожий, а именно потому, что кожа его опалена была дьяволом, не сумевшим вычернить ему душу, вор, ибо из объятий Девы Марии выкрал он Божественного Ее Сына, пьяница, ибо всю жизнь жил он в опьянении от божественной благодати, но я скажу тебе, Берегись, проповедник, когда ставишь ты понятия вверх ногами, то невольно дозволяешь, чтобы обрело голос еретическое искушение, что дремлет в глубине твоей души, и ты снова восклицаешь, Будь проклят Отец, будь проклят Сын, будь проклят Дух Святой, а затем добавляешь, Вопиют дьяволы в аду, ты полагаешь, что таким манером избежишь наказания, но тот, кто все видит, не слепец Товит,[64]что изображен на шпалере, он тот, для кого не существует ни тьмы, ни слепоты, он-то знает, что изрек ты две глубокие истины, и из двух выберет одну, свою, ибо ни ты, ни я не знаем, какова истина Божия, и еще менее, истина ли сам Бог.

Как будто всего лишь словесная игра, деяния, руки, звук, полет, Сказали мне, отец Бартоломеу ди Гусман, что деяниями ваших рук некая машина поднялась в воздух и полетела, Вам сказали правду, но видевшие это ослепли и не смогли увидеть правды, скрывавшейся за первой видимостью, Мне хотелось бы понять вас получше, С тех пор миновало двенадцать лет, правда во многом изменилась, Скажу снова, мне хотелось бы понять вас, Тайна есть тайна, На это отвечу, что, по моему разумению, лишь звуки музыки способны взлетать в воздух, Тогда завтра же мы поедем туда, где я покажу вам свою тайну. Они стоят перед последней из шпалер, посвященных истории Товита и Товия, перед той, на коей горькая рыбья желчь возвращает слепцу Товиту зрение, Горечи исполнен взгляд того, кому дано зрение, сеньор Доменико Скарлатти, Когда-нибудь я переложу это на музыку, сеньор отец Бартоломеу ди Гусман.

На другой день оба верхом на мулах отправились в Сан-Себастьян-да-Педрейра. Двор усадьбы оказался чисто выметен. По водосточному желобу стекала вода, слышался скрип водокачки. Ближние грядки были возделаны, на плодовых деревьях уже не было высохших веток, и кроны их были подрезаны, ничто не напоминало глазу об одичавших зарослях, которые застали Балтазар и Блимунда десять лет назад, придя сюда в первый раз. Дальняя же часть усадьбы по-прежнему заброшена, ничего не поделаешь, возделывают землю здесь всего три руки, да и те большую часть времени заняты трудами, к земле отношения не имеющими. Двери амбара открыты настежь, оттуда доносятся звуки, свидетельствующие о том, что внутри кипит работа. Отец Бартоломеу Лоуренсо попросил итальянца подождать у двери и вошел. Балтазар работал один, шлифовал длинный железный прут. Сказал священник, Добрый вечер, Балтазар, сегодня я привел гостя, хочу показать ему нашу машину, Кто он такой, Из дворца, Не сам же король, Король тоже пожалует когда-нибудь, совсем недавно он отвел меня в сторону и спросил, когда полетит машина, нет, это не король, Теперь поди знай, что будет с нашей тайной, не таков был уговор, тогда чего ради молчали мы столько лет, Изобрел пассаролу я, мне и решать, что нужно, Но собираем-то ее мы, можем уйти отсюда, коли вам угодно, Балтазар, я не сумею объяснить тебе, но чувствую, что в этом случае доверие оправданно, я готов дать руку на отсечение или душу заложить, Это женщина, Нет, мужчина, итальянец родом, он при дворе недавно, и он музыкант, придворный капельмейстер, обучает игре на клавесине инфанту, его зовут Доменико Скарлатти. Эскарлате, Произносится не совсем так, но разница невелика, можешь называть его Эскарлате, в конце концов, все его так называют, даже когда думают, что произносят правильно. Священник направился к двери, но вдруг остановился, спросил, А Блимунда где, В саду возится, ответил Балтазар.

Итальянец укрылся от солнца в тени высокого платана. Казалось, его ничуть не занимало то, что он видел вокруг, он спокойно глядел на закрытые окна дворца, на верхнюю часть карниза, поросшую травами, на водосточный желоб, над которым низко-низко сновали ласточки, охотясь за мошками. Отец Бартоломеу Лоуренсо подошел к музыканту, в руке у него был платок, Туда, где обретается тайна, можно войти лишь с завязанными глазами, сказал он, улыбаясь, и музыкант отвечал ему в тон, А частенько бывает, что и возвращаться оттуда приходится так же, На сей раз так да не будет, сеньор Скарлатти, осторожней, здесь порог, а теперь, пока повязка еще на вас, хочу сказать вам, что живут здесь двое, мужчина по имени Балтазар Семь Солнц и женщина по имени Блимунда, которой дал я прозвание Семь Лун, раз живет она с тем, кого кличут Семь Солнц, они-то и сооружают то, что я вам сейчас покажу, я объясняю им, что надлежит делать, и они выполняют, а теперь вы можете снять повязку, сеньор Скарлатти. Не торопясь, с тем же спокойствием, с каким разглядывал он ласточек, итальянец снял повязку.

Перед ним была огромная птица с распростертыми крыльями, с веерообразным хвостом и долгой шеей, голова была еще не доделана, а потому нельзя было определить, кто это будет, сокол или чайка. Это и есть тайна, спросил он, Да, и до сих пор знали ее три человека, теперь будут знать четверо, вот Балтазар Семь Солнц, а Блимунда скоро вернется, она в саду. Итальянец приветствовал Балтазара легким наклоном головы, тот в ответ тоже поклонился, ниже, чем итальянец, и неуклюже, как-никак он был всего лишь механик, да к тому же стоял перед ними весь измазанный, закопченный, только крюк блестел, отполированный великой и постоянною работой. Доменико Скарлатти подошел к машине, которую с обеих боков удерживали в равновесии подпорки, положил руку на одно из крыльев, словно на клавиатуру, и, странное дело, птица вся затрепетала, несмотря на немалый свой вес, деревянный остов, железные пластины, плетение из ивовых прутьев, Если сыщутся силы, способные поднять все это в воздух, стало быть, для человека нет ничего невозможного, Крылья эти неподвижны, Да, верно, Ни одна птица не может летать, не хлопая крыльями. На это Балтазар ответил бы, что, для того чтобы летать, достаточно обладать обличьем птицы, но я отвечу, что тайна полета заключена не в крыльях, А эту тайну я узнать не могу, Я в состоянии лишь показать то, что вы здесь видите, И этого довольно для того, чтобы я был вам признателен, но если птица эта должна летать, как выбраться ей отсюда, ведь двери для нее слишком узки.

Балтазар и отец Бартоломеу Лоуренсо в растерянности поглядели друг на друга, а потом на дверь. В проеме ее стояла Блимунда с корзиною вишен и уже отвечала, Есть время строить и время рушить, руки одних людей клали черепицы этой кровли, руки других людей разберут их и обрушат кровлю, да и самые стены, если понадобится. Это Блимунда, сказал священник, Семь Лун, добавил музыкант. Уши Блимунда украсила вишнями, словно серьгами, она нацепила их, чтобы показаться в таком виде Балтазару, а потому подошла к нему, улыбаясь и протягивая корзину, Венера и Вулкан, подумал музыкант, простим ему слишком напрашивавшееся мифологическое сравнение, откуда знать ему, каково тело Блимунды под грубой ее одеждой, а Балтазар, хоть сейчас с виду черен как уголь, на самом деле совсем не таков, да и не хром он, в отличие от Вулкана, однорук, это да, но ведь бог тоже однорук. Не говоря уже о том, что, будь у Венеры такие глаза, как у Блимунды, она бы горя не знала, читала бы в сердцах у влюбленных, точно по книге, но должны же простые смертные обладать хоть какими-то преимуществами по сравнению с божествами. Да и Балтазар по сравнению с Вулканом в выигрыше, ведь если бог утратил богиню, то этому мужчине женщина будет верна.