– Отчего же? – с готовностью отозвалась Хёрдис через дверь. – Еще я могу сказать, кому твоя жена шьет рубашки[22], когда ты отвернешься. Сказать?

Но работник махнул рукой и пошел назад в усадьбу – доложить хёвдингу, что ведьма все еще упрямится. Уже десятый день упрямится. А огниво так и лежит там, куда она его спрятала и где его никто не может найти. Огниво пытались искать с Чутким, и Хар, упрямый, как и его отец, до сих пор бродил с собакой по всем окрестным пригоркам. Но в эту затею Фрейвид не верил: Хёрдис уходила в своих одиноких прогулках на день пути от усадьбы, а то и дальше. И хотя в дни исчезновения огнива она не отлучалась из дома надолго, обшарить все ее потайные местечки не смог бы даже сам пес Гарм*.

Убедившись, что противник и на этот раз с позором отступил, Хёрдис села на землю, прислонясь спиной к стене. В этом месте она успела просидеть ямку. Тихо шипя от злости, Хёрдис колотила кулаком по земле. Фрейвид избрал для нее подходящее наказание: неволя досаждала ей хуже всего на свете. Десять дней она сидела в лодочном сарае, видя дневной свет только сквозь щели в стенах. Все существо ее рвалось на волю, к морю и ветру, к сосновому склону и прибрежным камням, к блестящей мокрой гальке и солоновато-душистому запаху высохших водорослей. Море было совсем близко, в двух десятках шагов; невидимое, но хорошо слышное, оно день и ночь дразнило Хёрдис своим гулом, ропотом, шелестом – голосом силы и свободы, всего того, чего Хёрдис была лишена. Взаперти ей было нечем дышать, и нередко ей хотелось выть по-волчьи от бессильной томительной ярости. Нет, она сойдет с ума, если не выберется отсюда! Но упрямство было в ней пока еще сильнее, чем даже жажда свободы. Она решила нипочем не отдавать отцу огниво, из-за которого ее сюда посадили, и вот уже десять дней держалась.

Сквозь тонкие щели в стене Хёрдис видела, что уже темнеет. Вскоре в углу что-то завозилось. Хёрдис вскочила на ноги и подбежала к стене. За стеной слышалось знакомое тонкое поскуливание.

– Серый! – радостно шептала Хёрдис, встав на колени. – Ты принес чего-нибудь?

Она просунула руку в узкую ямку, которую Серый раскопал за две первые ночи. Лодочный сарай стоял на камне, поэтому подрыть глубже псу не удалось, но рука Хёрдис проходила. В яме по ту сторону стены ее пальцы наткнулись сначала на мокрый нос и горячий язык Серого, потом коснулись шершавого, сухого куска хлеба. Хёрдис вытащила его из дыры, отерла землю о подол платья и жадно впилась зубами в добычу. Фрейвид велел ее не кормить, пока она не «вспомнит», куда запрятала огниво. Но Серый неизменно каждую ночь приносил хозяйке то кусок хлеба, то сыр, то селедку с горохом или овсянкой в брюшке, то даже мясо. Должно быть, ему стоило немалых усилий не съесть добычу самому, но он оказался настоящим другом.

– Посмотрим, кто кого переупрямит! – бормотала Хёрдис, с трудом прожевывая сухой хлеб.

В ее распоряжении была целая бочка с водой, но вода застоялась, и пить ее можно было, только зажав пальцами нос. Но даже это не могло заставить Хёрдис сдаться. Упрямства в ней хватило бы на настоящую великаншу.

Неизвестно, стала бы она есть то, что приносил ей Серый, если бы знала, что хлеб и сыр ему в зубы вкладывают руки Ингвильды. Но Серый не рассказывал ей, где берет свою добычу, и Хёрдис полна была решимости упрямиться до конца.

– Опять ничего? – спросил Фрейвид, по лицу Стейна поняв, с чем тот пришел.

Работник уныло кивнул. Подробности ответа Хёрдис, касавшиеся его самого, он предпочел оставить при себе. Подобная неприятность случилась не с ним одним. Зловредная ведьма, как оказалось, о каждом в усадьбе знает какую-нибудь гадость, и каждый пришедший к ней слышал о себе и своих близких кое-что любопытное, но малоприятное. Уже не в одной голове зародилась мысль о «случайном» пожаре лодочного сарая, и руки обиженных ведьмой обитателей Прибрежного Дома удерживал только страх перед хозяином. Ведь он так и не получил назад свое огниво, а значит, ведьме еще не пора умирать.

На одиннадцатый день к лодочному сараю явился сам Фрейвид хёвдинг.

– Эй, Хёрдис! – крикнул он. – Скажи мне что-нибудь учтивое и почтительное, чтобы я знал, что ты еще жива.

– Ничего я тебе не скажу! – злобно огрызнулась из сарая ведьма. – Мучайся!

Фрейвид удовлетворенно кивнул. Асольв подтолкнул Ингвильду локтем. Они пришли вместе с отцом, но их Фрейвид оставил поодаль, на сосновом склоне, чтобы они не слышали его беседы с Хёрдис.

– Если я хоть немного тебя знаю, тебе не нравится сидеть взаперти, – продолжал Фрейвид.

– Очень даже нравится! – тут же отозвалась непочтительная дочь. – Никогда раньше меня так часто не спрашивали, здорова ли я и не скучаю ли. Когда еще такого дождешься?

– Но все же мне думается, что ты предпочла бы бегать с своим псом по холмам и лесам, – сказал Фрейвид. – Кстати, тут заезжал Торгнюр Сова и предлагал купить Серого. Сказал, что ему нужен хороший пес – сторожить ночью двор, а то рядом в лесу завелся какой-то беглый раб и пытается залезть во двор поживиться чем-нибудь. Как ты думаешь, дорого ли стоит запросить за твоего бездельника?

Хёрдис не ответила, и Фрейвид еще раз кивнул сам себе.

– Я бы на твоем месте тоже помалкивал, – продолжал он. – Если бы знал, что буду жить ровно столько, сколько буду молчать. Но ведь можно повернуть и все наоборот. Давай условимся: ты отдаешь мне огниво, а я забуду о том, что мои гости-фьялли просили тебя утопить. Как тебе это нравится?

– Я подумаю, – важно ответила Хёрдис.

На самом деле она не поверила ни одному слову. Она достаточно хорошо знала своего отца. Если он собирается нарушить слово, данное фьяллям, то обещание, данное ей, будет стоить не дороже морской пены.

– Подумай, подумай, – добродушно согласился Фрейвид. – Торгнюр обещал завтра-послезавтра на обратном пути заглянуть еще раз, вот тогда я и опять к тебе зайду. А ты подумай.

И Фрейвид, вполне довольный состоявшейся беседой, зашагал от моря вверх по Сосновой горе. Он был достаточно умен, чтобы связать упрямство Хёрдис в осаде с многочисленными следами Серого вокруг сарая. Иной глупец приказал бы немедленно засыпать ямку, отлично видную под стеной, и привалить камнем, но Фрейвид не был глупцом. Он не хотел, чтобы ведьма умерла от голода раньше, чем отдаст огниво. А она охотнее умрет, чем отдаст. Сам Фрейвид поступил бы точно так же, а негодная дочь, как ни обидно, уродилась нравом в него.

Ингвильда и Асольв ждали отца, сидя на мшистых камнях у тропы.

– Она думает! – ответил Фрейвид на их вопросительные взгляды.

– А мы думаем вот что, – сказал Асольв и для бодрости оглянулся на сестру. – Может быть, все же мне съездить в Тюрсхейм? Хёрдис может упрямиться очень долго. А огниво нам нужно. Мало ли что может случиться…

Ингвильда кивнула. Она знала о замысле отца продать Серого и сильно подозревала, что тогда носить хлеб Хёрдис придется ей самой. И тявкать по-собачьи за стеной сарая – а не то Колдунья еще откажется брать еду.