– Посмотрите, сильно я его поранила? – испуганно проблеяла я.

Константин изучил последствия удара вилкой.

– Крови нет, даже кожу не оцарапали.

– Прибором для суфле никому не навредишь, он же тупой, – заметила Лаура Карловна. – Только рубашка порвалась.

– Почему же он так испугался? – удивилась я, благодаря бога, что мне под руку не подвернулся нож для разрезания запеченного мяса или кинжал, которым колют лед.

– Он художник, творческая личность... – объяснил Константин. – Домысливает все на ходу. Вы психолог, вероятно, сталкиваетесь с подобными людьми, смотрят они в зеркало, видят крохотную морщинку и думают: старею, скоро умирать, я на последнем издыхании и – бац, инфаркт. Вот и Миша таков, ощутил тычок, в его воображении нарисовался тесак с полуметровым лезвием.

– Он ездил сегодня в город? – резко спросил Герман.

– Нет, – ответил Костя, поднимая парня.

– Точно? – не успокаивался хозяин.

– Головой ручаюсь! – воскликнул Константин, утаскивая обмякшего Мишу. – Да и на чем? Я распорядился машину ему не давать, а если он начнет настаивать – меня позвать.

– И тем не менее. Обыщи мастерскую и спальню, уничтожь запас, – мрачно гудел Герман Вольфович.

Костя кивнул и уволок уже почти спящего барчука из столовой. Повисло тяжелое молчание.

– Извините, – я рискнула нарушить тишину, – пойду переоденусь!

– Конечно, Надя пришьет пуговицы, – засуетилась Лаура Карловна. – Танечка, вы для нас особый человек, мама Гензы, поэтому... ну... э... как вы защищали малыша! Смело! Самоотверженно! Рукохвост не ошибся, выбрал лучшую из лучших! И... да...

– Короче! Я человек прямой! – Герман рубанул воздух рукой. – Всю жизнь от этого страдаю, желание высказать человеку в лицо правду только усложняет жизнь, но ничего с собой поделать не могу. Татьяна, вы стали свидетельницей отвратительного, но, увы, привычного поведения Михаила. Мой сын в детстве подавал огромные надежды, он талантлив, ярок, неординарен, но, на беду, одновременно с немалыми творческими задатками от матери ему передались истеричность, капризность, эгоизм и лень.

Лаура укоризненно кашлянула, Герман Вольфович побагровел.

– Нечего мне рот затыкать! Моя жена была красива, я повелся на яркую упаковку, наплевал на внутреннее содержание. И от меня Мише ничего не перешло, он целиком Эвелина. Не спорить!

Экономка опустила взгляд, мне стало неудобно. Неприятно, когда у вас в доме разгорается скандал, но еще хуже быть свидетелем выяснения отношений чужих тебе людей.

– Мой сын алкоголик, – заявил глава семейства. – Сейчас я пытаюсь его лечить. Михаилу не разрешено покидать поместье, спиртные запасы в доме заперты на замок, но он ухитряется раздобыть выпивку. Перед ужином сын явно накачался виски, в процессе семейной беседы мерзавца развезло, вот он и устроил дебош. Нам с Лаурой Карловной стыдно, поэтому убедительно вас просим: не делитесь ни с кем впечатлениями от увиденного.

– Я не собиралась болтать с прислугой, – поспешила я заверить хозяина, – вообще никогда не сплетничаю.

– Спасибо, – устало произнес Герман Кнабе.

– Картинки закончились, хочу еще! – подала голос Эрика.

– Уже поздно, – вспомнила о несчастной девушке Лаура, – тебе пора спать.

– Нет, – заупрямилась Эрика, – нет!

– Пойдем, съешь пирожное, – начала соблазнять ее старуха, – эклер с глазурью.

– Это что? – не поняла Эрика.

– Трубочка с кремом, – перевела непонятное слово Лаура.

– Давай! – закричала больная и кинулась к пожилой даме.

Герман Вольфович сел в кресло и закрыл глаза.

Меня охватила жалость. Права поговорка: «Не в деньгах счастье». Конечно, человек, живущий на скромную пенсию или маленькую зарплату, часто думает, что все его проблемы можно решить с помощью денег. Но посмотрите на старшего Кнабе! Огромный дом, окруженный лесным массивом, зоопарк, армия челяди, гараж с машинами, возможность исполнить практически любую свою прихоть... – у него есть все, а счастья нет!

Новой супругой Герман не обзавелся (наверное, опасается привести в семью охотницу за наследством), Эрика превратилась в неразумное дитя, а Михаил наркоман. И никакие миллионы не вернут господину Кнабе веру в любовь и не разбудят разум его дочери. Может, хоть с Мишей ему повезет? Иногда нездоровое пристрастие поддается лечению.

Почему я веду речь о наркотиках, если Кнабе назвал сына алкоголиком?

Я обладаю отлично развитым обонянием, наверное, веду свой род от древнего человека, который вынюхивал для своего племени мамонта или другой объект охоты. Но сегодня мой сверхчувствительный нос не уловил ни малейшего намека на спиртное. Михаил стоял вплотную ко мне, дышал буквально в лицо, и я могу с уверенностью сказать: хам не прикасался к бутылке. Судя по расширенным зрачкам и постоянному шмыганию носом, неадекватное поведение младшего Кнабе вызвано ударной дозой кокаина. А Герман Вольфович не может признаться: мой сын наркоман. Поэтому и соврал про алкоголизм.

Людям важно сохранить реноме даже в безнадежной ситуации. Мать, чей отпрыск попал в тюрьму за воровство, воскликнет: «Он не убийца!» Ей хочется думать, что ее сын не хуже всех, есть на свете совсем уж отвязные подонки. Вот и Герману Вольфовичу кажется: пьяница – это еще не дно. А хуже наркомании ничего нет.

Мало-помалу я стала ориентироваться в доме, поэтому добралась до своей спальни без приключений. Быстро приняла душ и, несмотря на относительно ранний час, залезла под одеяло. К сожалению, я принадлежу к той категории людей, которые тяжело переносят любые скандалы. Если при мне начинается выяснение отношений, у меня всегда душа уходит в пятки.

В детстве, когда мои родители принимались орать друг на друга, рано или поздно у отца вырывалась фраза:

– И дочь пошла в тебя, дуру, потому и носит из школы тройки!

– От кролика не родится лев! – отбивалась мать. – Танька ленивая и неаккуратная, как папашка!

Я вжималась в матрац, натягивала на голову одеяло, пыталась дышать бесшумно и непременно давала самой себе несбыточные обещания: стану отличницей, буду три раза в неделю убирать квартиру, никогда больше не забуду дома мешок со сменной обувью, а в школе – пенал с ручками. Родители начнут гордиться дочерью, забудут про ссоры, станут приглашать гостей, танцевать под магнитофон – короче, вести себя, как папа и мама Веры Гордеевой. Но благого порыва мне хватало на пару дней. В понедельник я мыла в квартире полы, во вторник приносила «пять» по географии, а в среду забывала записать задание в дневник...

И в конце концов настал момент, когда я задала себе простой вопрос: почему меня всегда ругают? Гордеева учится намного хуже, в моем дневнике поровну четверок и троек, из класса в класс я перехожу без переэкзаменовок, а Верка обвешана двойками и в пятнадцать лет сидит с шестиклашками, потому что она злостная второгодница. Но ее предки – веселые люди, у них гуляют гости, отец ходит с Гордеевой на каток, мама шьет ей платья, и никто не говорит Вере, как мне: «Любовь родителей надо заслужить отличной учебой и примерным поведением. Даром ничего не дается». Но Гордеевой-то мамина нежность достается просто так! Может, мои предки лаются не из-за плохой дочери, а потому что не способны наладить личные отношения, вот и ищут виноватого?