— Оружие?

— Сэр, никакого оружия, сэр!

— Отпускайте. Шагай на место, сладкоежка.

Несколько секунд спустя слева от меня опустилась на скамью Вероника. Шестое чувство подсказало мне, что сейчас лучше помолчать.

— На самом деле я солгал, — сказал я. — Это не был самый светлый момент в моей жизни. Но твоя грудь тут ни при чем. У меня болела голова и все тело, хотелось пить. А ты врезала мне пистолетом по голове. Собственно, если бы прошлое можно было редактировать, я бы этот момент вообще вырезал.

Когда Вероника повернула ко мне голову, я отчетливо понял, что следующее мое слово может стать последним.

— Но вот наша беседа под пиво и недавняя, в камере — это для меня действительно много значит.

Ощутив легкое прикосновение, я вздрогнул и скосил взгляд вниз. Там, сокрытая от посторонних взглядов, ладонь Вероники легла на мою ладонь. Ее сильные и нежные пальцы страстно обхватили мой средний палец, и я, заорав, сперва попытался вскочить, но от этого движения боль стала сильнее. Пришлось нагнуться вперед, долбанувшись об стол головой.

Вокруг нас тут же вырос частокол автоматных стволов.

— Все нормально! — Я помахал не сгибающимся пока средним пальцем перед лицами солдат. — Видите? Я цел и невредим.

— Действительно, — вмешался Джеронимо. — Расстреляв Веронику, вы не вернете ему яйца.

Солдаты неохотно отступили, а я с обидой посмотрел на Джеронимо. Тот скривился и сделал рукой, плечом, шеей, лицом, — всем телом — такой жест, который мог бы означать: «Меня уже вообще колбасит, как ежика в центрифуге. Срочно нужно ложиться спать».

Когда все разбежавшиеся граждане Нового Красноярска вернулись на места, Черноволосый откашлялся и громко заговорил:

— Только что я провел специальное расследование, и в деле появились новые подробности, которые, как я считаю, должны сыграть решающую роль в вынесении приговора. Как вы знаете, много лет назад таинственным образом к нам попал один человек, Августин Сантос.

— Пресвятой Августин! — выдохнул каждый человек в зале.

— Это был мудрейший и проницательный старец, который принес с собой семена многих растений и помог оборудовать оранжерею. Как раз тогда, по его словам, над поверхностью перестало светить солнце. Мы погибли бы без его помощи.

— Слава пресвятому Августину! — отозвался зал.

— Система воздухоснабжения, ткацкая фабрика, грибное производство… Пресвятой Августин буквально подарил нам нашу жизнь. Но, кроме того, он дал нам Книгу. Не мне вам говорить, что большая часть ее пророчеств — вне поля нашего зрения. Но до сего дня оставалось одно, касающееся нас. И сейчас я его зачитаю.

Черноволосый откашлялся и, подняв на уровень глаз старенькую книжку, начал читать:

— «Когда дева неразумная усадит влюбленного в зону для дружбы, и отчается сердце его, и возропщут уста, найдет он покой под гробом стальным, что низвергнется с небес каменных. И придут вместе с тем гробом трое. И первый из них, повелитель машин, отверзет уста, и воспылают все к нему ненавистью, которая есть пища его. Исторгнут ложь уста второго, и будет он лгать во спасение, равно как и в ущерб себе. А третья, невинная дева, совершенная в искусстве войны, отвергнет сладкие подношения.

Да узнают благословенные жители Нового Красноярска, что трое сих вернут миру солнце, а посему нельзя чинить им препятствий, но всячески надлежит помогать, невзирая на ненависть, кою в изобилии будут сеять они вкруг себя. Да будут имена их истинные навеки высечены в сердцах. Кто имеет ум, тот прочти имена их, трех всадников постапокалипсиса: Тролль, Лжец и Девственница».

В наступившей тишине я мог различить биения сердец. Я не знал, что сказать или сделать. Смотреть на Веронику было попросту страшно — волны ледяного пламени исходили от нее.

Только Джеронимо не растерялся.

— Слышали, что Августин сказал? — заорал он, вскакивая снова на стол. — На колени перед всадниками постапокалипсиса! И я требую, чтобы Николас получил, наконец, свою статую!

Зашумело. Я обернулся — в глазах потемнело. Из всех мыслимых итогов, которыми мог окончиться суд, этот был самым идиотским. Охваченные священным трепетом, люди сползали со скамеек и вставали на колени.

— «Девственница»?! «Девственница», вашу мать? — орала Вероника, пиная запертую дверь не столько чтобы выбить, сколько выплескивая накопившуюся ярость. — А эти двое что, блин, великие мачо секс-террора? Какого? Хрена? Ваше? Пророчество? Такое? Сексистское?

Джеронимо подыгрывал на шарманке, с ногами забравшись на кровать.

— Люблю ее, — доверительно сказал он мне. — Такая стесняшечка.

Мы сидели не то в комфортабельных апартаментах, не то в другой камере — понять толком не удалось. Во всяком случае, препроводили нас сюда хоть и под прицелами автоматов, но вежливо и даже с извинениями. Комнатка небольшая. Три кровати, выставленные буквой «П» вдоль стен, соприкасаются углами. Зато это кровати, а не койки и не нары. С мягкими подушками и простынями, пахнущими свежестью.

Сразу, как вошел, я скинул, наконец, ботинки и повалился на покрывало, предвкушая несколько часов сна. Вероника сделала мне замечание касаемо запаха от носков. Будучи по натуре вежливым и чистоплотным человеком, я прошел к раковине в углу комнаты и постирал носки. Скинул комбинезон. Расстегнул термокуртку и постирал насквозь пропотевшую футболку. Наверное, начиная с этого момента мой измученный мозг решил отключиться от действительности.

Как мог, я вымыл голову, шею, подмышки, облил себя несколькими пригоршнями воды. Вода затекла под штаны, и я их снял…

Все это время в комнате было тихо, но когда я попытался пристроить трусы на край раковины сушиться, идиллию вспорол голос Джеронимо:

— Вообще-то моя сестра еще девственница, а ты показываешь ей такое.

— Ой, — сказал я и поторопился надеть влажные трусы. Но оказалось поздно.

Веронику прорвало. Она кинулась, хвала Христу, не на Джеронимо или меня, а на дверь и колотилась в нее с воплями уже не меньше часа. Я, завернувшись в одеяло, даже приловчился дремать. Если взять чисто физические ощущения, то именно этот момент был самым светлым и прекрасным с тех пор как я закрыл глаза отцу.

— Приведите сюда хоть одного толкового мужика, уроды, и я перестану быть девственницей! — орала Вероника.

Я повернул голову к Джеронимо, который продолжал вертеть ручку адской машины.

— Как получилось, что у такой красавицы комплекс девственности?

Я спрашивал шепотом, но Джеронимо меня услышал.

— Можешь говорить в полный голос. Она сейчас ничего не воспринимает. А вопрос интересный. Я, как ты знаешь, не люблю копаться в чужом грязном белье, но дело было так. В возрасте пятнадцати лет Вероника впервые влюбилась и написала письмо. На следующий день ее избранника казнили по сфабрикованным обвинениям. В шестнадцать она влюбилась второй раз, и дело дошло до поцелуя, но на следующий день ее избранника казнили по сфабрикованным обвинениям. Дальше пошло интереснее. В семнадцать лет она даже уединилась с одним симпатичным солдатиком в очень секретном месте, где никто не смог бы их отыскать. Но, не успел я нажать клавишу «Запись», как солдатика вызвали по личному коммуникатору в штаб, в чем-то расписаться…