Данная работа важнее для автора двумя элементами: во-первых, если ранняя версия картины включала текстовые отсылки только на русском языке, то в более позднем варианте сочетаются русский и французский языки. В одном из интервью, записанном в 2010 году, Оскар Рабин говорил: «Но в душе моей мое Лианозово и моя Москва, они сохранились, оставшись такими же. Они, кстати говоря, присутствуют у меня в картинах нисколько не меньше, чем Париж, чем Франция. В общем, все это у меня перемешалось, я даже в картинах иногда путаю буквы латинские с русскими, слова и т.д. Это нормально. Какие-то элементы в картинах с русскими сюжетами французские вдруг попадаются – и наоборот. Не то что я это так уж специально делаю, но жизнь так сложилась, что действительно все это во мне перемешалось и все это присутствует одновременно»278. Вторая версия картины, в отличие от первой, дает возможность это почувствовать. Кроме того, обращает на себя внимание автопортрет художника, помещенный им на этикетку бутылки (чего также не было в первом варианте работы), что подчеркивает значимость произведения для его создателя. В интервью Юрию Коваленко Оскар Рабин пояснял: «Водка на Руси – символ радости и горя, рождения и смерти, праздников и несчастья. Власти обижались, когда я рисовал водку, считая это “антисоветчиной”»279. Располагая автопортрет на этикетке бутылки водки, художник, признанный классиком русского искусства второй половины ХХ века, обращается к своим многолетним порицателям, эксплицитно выражая ответственность за свой творческий путь, тематику и тональность своих работ.

Полотно «Провинциальный город с лампой» 2006 года также демонстрирует важнейшие черты творческого метода и жизненного пути О.Я. Рабина. Прежде всего, оно лирично, его композиция и палитра, очевидно, восходят к мрачному лианозовскому периоду творчества художника (впрочем, красноватые искры окна или легкая беззаботность букета цветов посреди бараков или бетона выражают радость и надежду, необходимые в картине), однако в 2006 году мастер был уже склонен к ностальгическому миросозерцанию. В центре полотна – лампа, которую Оскар Рабин в тех или иных вариантах изображал едва ли не всю жизнь: достаточно вспомнить широко известную работу «Скрипка, лампа и стакан», созданную еще в 1970 году, «Лампу керосиновую» и «Картину с картами и иконой» 2004 года, картины 2008 года «Провинциальный натюрморт» и «Матрешка и скорая помощь» и другие. В одном из интервью собеседница, удивленная, что в современном уличном пейзаже «вдруг» возникает керосиновая лампа со стеклом, спросила художника: «Вы и лампу рисовали по воображению?». Мастер ответил, что «лампу брал с натуры – в Париже покупал»280. На обеих картинах изображены машины скорой помощи, и этот образ также важен для О.Я. Рабина. Сам он, объясняя это, вспоминает о судьбе поэта и драматурга А.А. Галича, оказавшегося в вынужденной эмиграции во Франции еще в 1974 году и там трагически погибшего: «Ну, и вот “скорая помощь”. У Галича была песня, в которой рассказывается, как герой повесился от нужды, и в ней есть замечательные слова: “Ой, не надо “скорой помощи”, нам бы медленную помощь…”» Лиричное полотно зрелого О.Я. Рабина суммирует целый ряд ассоциаций, имеющих важное значение для понимания не только генезиса его творчества, но и свободной русской культуры.

Ностальгическая тоска по дому доминирует и в созданной совсем недавно картине «Чаепитие»: в небольшом двухэтажном деревянном домике горит свет, но недопитая чашка чая, являющаяся символом домашнего уюта, находится на улице и демонстрирует, что обжитый прежде дом покинут хозяевами. Надорванный чайный пакетик воспарил к небу, кажется, еще немного – и он исчезнет … На переднем плане – стая волков, уверенной поступью приближающихся к дому, еще недавно служащему чьим-то очагом; теперь это покинутое жилище будет принадлежать им, и все в нем будет жить по волчьим законам… Когда я смотрю на эту работу, в ушах звучит песня Андрея Макаревича:

Много лет назад французский искусствовед Николь Ламот писала, что «искусство Рабина не может оставить равнодушным, ибо несет в себе не только мощный эмоциональный заряд, но и чувственно-яркую остроту восприятия… В его отлично сконструированных композициях свет нередко появляется откуда-то из-за горизонта, что придает изображению почти мистический, исполненный драматизма характер»281. Эти отличительные черты творческого гения О.Я. Рабина проявились и в этом полотне, ставшем вторым вариантом картины: когда я гостил у Оскара Рабина в январе 2013 года, на месте чашки чая и наступающей стаи волков безмятежно стояли веточки вербы в вазе, а все полотно было столь лиричным, что к нему трудно подобрать аналоги в творчестве О.Я. Рабина. Но произведение не осталось таковым: художник оставил неприкосновенным лишь находящийся слева домик, превратив работу, которая могла бы стать символом гармонии, в напоминание о разоренном доме и утраченном очаге.

«Остаюсь русским евреем, живущим в Париже», – сказал Оскар Рабин в одном из интервью282. Это – очень близкая мне позиция, я бы сам мог так же сказать о себе, прожив почти четверть века в эмиграции: «Я остаюсь русским евреем, живущим под Иерусалимом». Отвечая в 1996 году на вопросы анкеты, подготовленной художником и скульптором Игорем Шелковским, Оскар Рабин (увидев это, я был поражен) написал: «Считаю себя просто художником, но если этого не достаточно и обязательно нужно добавить: русским, французским, американским и т.д., то я назову себя русско-еврейским художником»283. Вопрос о том, насколько русско-еврейское самосознание проявлялось в его творчестве, весьма нетривиален. Находя в живописи О.Я. Рабина что-то схожее с искусством Х.С. Сутина и М.З. Шагала, можно считать это ностальгически-грустное направление экспрессионизма – еврейским, безотносительно к тематике самих художественных произведений. Такое отождествление кажется мне преувеличенным: отнюдь не все художники-экспрессионисты, с которыми можно соотнести О.Я. Рабина, были евреями – достаточно вспомнить Мориса Утрилло, Жоржа Руо и Оскара Кокошку. Важнее понять, насколько еврейские темы эксплицитно интегрированы в произведения О.Я. Рабина.