О душе-птице до сих пор свидетельствуют сохранившиеся в русском христианском быту языческие обряды, основанные на убеждении древних славян, что душа умершего после разлуки своей с телом до шести недель (сравните: в русском христианстве — до сорокового дня) остается в этом мире. Родственники и по сей день оставляют для души умершего на окне или на столе чашку со святой водой и вешают полотенце, чтобы исшедшая душа омылась, отерлась полотенцем и предстала пред Богом чистой. В поминальные дни для души до сих пор ставят на стол рюмку с водкой, покрывая ее хлебом, — этим заменили с течением времени поминальный блин и чашку воды, предназначенные умершей душе перед ее «полетом» в дальний путь.

Именно представлением о душе-птице объясняется обрядовое значение яиц, известное не только христианству, но и всем языческим народам древности. Яйцо служило язычникам-славянам знаком возрождения к новой жизни, скрытой в его зародыше. И как у индийцев до сих пор празднование возрождения природы, именуемое Холи, сопровождается приготовлением крашенных красной краской яиц, так и в нашей христианской обрядности сохранилась славянская языческая традиция на Пасху и на Радоницу, в день поминовения усопших, ходить с крашеными яйцами на могилы умерших предков «христосоваться с покойными родителями», а потом оставлять на могилах яйца или зарывать их в землю.

Так что славянин-язычник разделял свою природу на духовную и телесную, имел четкое, укорененное в языке и поверьях понятие о душе, которое христианство укрепило и развило. При этом русский язык свидетельствует, что душа для нас искони составляла большую и главную часть нашего естества. Это видно в выражениях, которыми мы описываем самих себя.

Русские называли душой всякого человека в казенном, государственном смысле: это и крепостной в царской России, где помещики владели «душами», и любой человек, платящий подати государству, так называемый «подушный налог», расчет бюджетных средств до сих пор идет в России «на душу населения». Детей в семьях считали на души, так и говорили: «десять душ — детей», едоков и работников на селе тоже числили по душам. Но не это самое главное в русской любви к слову душа. Вся человеческая жизнь по-русски — это жизнь души. Мы ведь этим словом можем описать все, что способны пережить: радостно или муторно бывает именно на душе, дело может быть не по душе или по душе, душа частенько к чему-то не лежит. А еще душа не принимает, душа меру знает, от страха душа в пятки уходит, делают что-либо от всей души, с дорогой душой и за милую душу, а бывает, что с души воротит или прет. Душа у русского человека часто нараспашку, иногда душа болит, частенько душа просит, душа надрывается, порой душа не на месте, подчас человек берет на душу грех, случается, что он отводит душу. И это еще не все. Мы, русские, общаясь друг с другом, с точки зрения нашего языка, соприкасаемся именно душами: русские живут душа в душу, говорят по душам, стоят над душой, влезают кому-нибудь в душу, тянут за душу, души не чают, беду душою чуют. В русском должно быть очень много души, отчего, по его представлениям, великодушный человек — непременно хорош, а малодушный — безоговорочно плох. Душа — добрая или низкая, широкая или подлая, правда, она тогда не душа, а душонка, — определяет в русском человеке все его существо. И это представление, безусловно, имеет дохристианские, языческие истоки. Но христианство впервые заговорило с русским человеком о спасении его души. Оно пообещало ему сохранить, благодаря Вере в Бога, то, что русский любит в себе и в других больше всего на свете — бессмертную человеческую душу. Вот что навек покорило нас в христианстве, вот что делает русское православное христианство особенно теплым и радостным, потому что оно отвечает глубинным народным представлениям о смысле жизни. И до сих пор для нас высшая похвала — «душевный человек». А бездушие для нас равно бесчеловечности. Ведь именно душа является средоточием человеческой совести, она чувствует добро и зло, она проникает в хорошее и плохое.

Изъятие душевности из русского человека является ампутацией его совести, и что прискорбно, эту хирургическую операцию пытаются проводить ныне с нашими душами. Насколько успешно можно удалить у русского народа совесть, да так чтобы не осталось ни корешка, ни дольки, ни крохотного обрубка, который бы все равно кровоточил и болел, радовался и тревожился?

Об этом мы можем судить по разросшемуся в нашем обществе спруту коррупции, воровства и подкупа. Это мы можем видеть в заимствуемом русскими у других народов прежде осуждаемом обычае рабства. Об этом свидетельствуют перенятые у инородцев обман в торговле, подделки в производстве товаров, продуктов, лекарств, такие, что влекут за собой смерть соплеменников. Русские люди, что творят подобное, вырезали из собственной души свою совесть, как удаляют больной орган, чтобы не тревожил человека постоянно ноющими или резкими приступами боли. Но ведь каждый орган для чего-то организму необходим. Вот и совесть в душе есть коренной признак нашей русскости. Ампутация совести ведет к омертвению русской души. Взгляните на наших правителей, что чередой гоголевских персонажей ежедневно заполняют телеэкраны новостей. Живая душа, плещущаяся в глазах, — где она в этих физиономиях? Ее нет. С экранов хрюкают, сопят, хрипят, сепетят, сюсюкают хари и рожи с мертвыми, рыбьими глазами. Люди без совести — они сделались бездушными калеками и пытаются свою инвалидность навязать остальным как норму жизни.

Состоится ли такое в России? Станет ли так, что душа русского человека окончательно потеряет способность болеть и радоваться, тревожиться и сострадать? На мой взгляд, это невозможно, пока жив наш язык, в котором душа — на первом месте. Наша русская картина мира заставляет нас быть душевными людьми, изъятие души у человека мы всегда будем рассматривать как тяжкую болезнь, пусть сегодня она и приобретает характер эпидемии. Но ведь все эпидемии когда-нибудь кончаются, забирая с собой самых слабых, самых негодных для народа особей. Все эпидемии на то и даны, чтобы очищать народы от плевел и сорняков, от выродков и извергов. Вот и сегодня народ разделяется на все еще огромную массу сохраняющих свои душу и совесть, и на не годных называться русскими — по ничтожному духу, по подлому характеру, по сожженной совести и по омертвению души. Зерна от плевел отделены, разве это плохо?

Насколько успешно можно удалить у русского народа совесть? Это зависит от того, как дороги останутся для русского человека слова и выражения, говорящие ему о душе. Они пробуждают в русском исконно заложенные языковые архетипы, напоминающие, что самое дорогое для человека — это спасение его души и душ его ближних, и заставляющие оживать иссохшее древо совести.

//- Дохристианские корни русской святости — //

Слово святой, ставшее основой понятия христианской святости, имеет дохристианский языческий смысл. В эпоху славянского язычества оно прилагалось ко всякого рода сверхъестественным силам и явлениям, а также обозначало людей, обладавших незаурядными, сверхчеловеческими способностями. Святой, согласно реконструкции языческого значения этого слова, некто сильный, крепкий, могучий, непоколебимый, сверхъестественное существо, стоящее на границе двух миров, мира действительного и мира магии. Из числа таких существ былинный Святогор. Такому существу язычники поклонялись и совершали жертвоприношения из опасения перед его мощью. Обломки этих представлений мы встречаем в русских народных говорах, где святыми могут называть и русалок, и водяных, и домовых, и прочие силы, именуемые христианством нечистью. В этом же значении — сильный, крепкий, могучий, — использовалось слово свят в славянских языческих именах — Святовид, Святополк, Святослав, Святомир, Святозар.