Шагая по коридору в поисках каюты, Андрей вспомнил пожилого человека в кепке и всю историю с его чемоданом, и снова ему стало страшно от мысли, что вор остался там лежать… Ну почему тебе в голову лезут тревожные мысли? И что положено делать цивилизованному человеку, который стал участником борьбы за чужую собственность? Сообщить милиции, чтобы та поглядела за забором? Сообщить о своих туманных подозрениях капитану корабля? Любопытно устроен человек: ведь пока проходили таможню и погранконтроль, Андрей, хоть и помнил о мокрых брюках и ботинках, хоть вытер платком мокрое лицо, проверив, не повредил ли его вор, дважды ударив в щеку, выкинул из памяти инцидент и совершенно искренне тревожился — не найдет ли таможенник двух лишних бутылок коньяка в чемодане, не заглянут ли в правый карман пиджака, в котором как бы случайно оказались пятьсот долларов. А вот теперь, когда ты уже отрезан от России, сцена у вокзала все настойчивее просыпается в сознании и все более тебя беспокоит…

К дверям кают заранее были прикреплены карточки с именами пассажиров и флажки их стран. Андрей не сразу угадал литовский флажок на соседней каюте, потому что сочетание цветов ему показалось африканским.

К счастью, каюты по левой стороне коридора выходили наружу — они имели самые настоящие прямоугольные иллюминаторы. Каюта оказалась невелика, но удобна. Справа и слева стояли диваны — наверное, их лучше называть койками. Между койками помещался столик — все это напоминало более всего купе в вагоне СВ, если не считать маленького предбанника со шкафами и вешалками и дверцы в туалет и душ слева. Славное место. Оно сразу понравилось Андрею.

Поставив чемодан, Андрей решил, что надо отыскать Алешу.

Дверь к литовцам была открыта, оба литовских интеллигента оказались молодыми, крупными, светловолосыми парнями. Андрей поздоровался с ними. Литовцы внимательно посмотрели на Андрея, но не ответили. Шел бурный процесс национального размежевания, и литовцы не были уверены, могут ли ответить на русское приветствие, а если да, то на каком языке.

Андрей вышел в холл. Очередь не уменьшилась — здесь было самое шумное и оживленное место корабля. Несколько человек толпились у стойки. Ни Алеши, ни того старика не было видно. Может быть, старик с провожавшими его странными людьми направлялся на другой корабль?

По обе стороны от стойки вперед к носу «Симонова» уходили коридоры. В одном из них был магазин. Магазин был валютный, за широким окном лежали зонтики, дамские туфли, кожаные куртки, куклы Барби. Магазин был закрыт, но продавщица — склонная к полноте, привлекательная женщина лет тридцати, с гладко причесанными и разделенными на прямой пробор желтыми волосами — что-то считала на калькуляторе, склонившись над прилавком. Почувствовав взгляд Андрея, она подняла голову. Глаза у нее были светлые, губы полные, улыбка получилась доброй. Женщина сказала так, что по движению губ он все понял:

— Завтра приходите. Принимаю товар.

Улыбнувшись, Андрей кивнул в ответ.

Андрей пошел дальше и тут же столкнулся с Кураевым, который его не сразу увидел, так как был занят разговором с согбенной дамой в толстых очках. Согбенная дама громко говорила на ломаном русском языке о том, как читатели высоко оценили последнюю книгу Кураева. Увидев Андрея, Кураев виновато улыбнулся, как бы прося прощения за то, что его вот так, с первого момента, осаждают иностранные издатели или критики.

— Миша, — спросил Андрей, забыв о деликатности. — Ты не знаешь, где живет Костя Эрнестинский?

— Он сейчас в штабном номере, — ответил Кураев.

— Да, — сказала согбенная дама, оказавшаяся вовсе не старой. — Господин Эрнестинский в номере четыреста шесть.

Штабной номер был двойным люксом. В его гостиной на длинном столе вдоль борта под двумя иллюминаторами стояли дисплеи — перед ними сидели молодые люди, как потом выяснилось, юные родственники Кости: его дочка от первого брака, второй муж этой дочки и сын Кости от первого брака. Все они играючи нажимали на клавиши и заинтересованно глядели на экраны, словно ждали, что оттуда выскочит птичка.

Костя Эрнестинский обрадовался Андрею. Он был искренним и добрым человеком. Он вовсе не притворялся, потому что давно решил про себя, что его собственное мнение о людях никого не интересует и ничего, кроме неприятностей, ни ему, ни людям не принесет. Следовательно, оно должно оставаться вечной тайной, а всем людям надо говорить только приятные вещи и делать для них добрые дела либо вообще с ними не общаться.

Костя потащил Андрея знакомиться со своими родственниками, а также с последней женой, которая кормила грудью младенца, но тут же вспомнил, что они уже знакомы. Жена и дети также вспомнили о том, что знакомы, так что радости Кости не было предела. Он пожелал тут же выпить с Андреем по большой-большой рюмочке, но кормящая жена Ксения категорически возражала, и к ее возражениям присоединилась Бригитта Нильсен — скуластая, почти красивая шведка из оргкомитета, видно, близко знавшая Костю. Ей Костя нужен был для каких-то неприятных разговоров с капитаном «Симонова».

Оказалось, что молодые люди готовят первый номер газеты — конференция в лучших традициях мирового содружества должна была выпускать газету на русском и английском языках, так что все родственники Кости получили не только занятие, но и честное оправдание своему появлению на борту.

— В конце концов, — сказала Андрею очаровательная чернокудрая Дашенька Эрнестинская, — мы с Юликом это делаем не хуже любого другого специалиста.

Андрей не понял, имелся в виду перевод или создание газеты. Впрочем, все они были милыми ребятами, а кормящая Ксения уселась на диван и стала править статью, принесенную Бригиттой.

Эрнестинские рассказали Андрею, что искать Алешу Гаврилина лучше всего в баре «Белые ночи», потому что он намеревался встретиться там с Дилеммой Кофановой, солисткой группы «Райская птица», которая будет веселить участников круиза.

Все немного посмеялись над именем солистки. Потом Андрей вспомнил, как в двадцатые годы в газетах публиковали заявления людей, желавших изменить фамилию. Фамилии тогда меняли как по идейным, так и по эстетическим соображениям. Желтопузов менял фамилию на Ленский, а Нетудыхата — на Толстой. Но как-то Андрею попалось роковое объявление: «Меняю фамилию Иванов — на Троцкий». Все опять немного посмеялись.

Андрей пошел в бар «Белые ночи». Бар был на корме, на одной из верхних палуб, говоря сухопутно — этажа на два выше, чем четвертая палуба. В баре было полутемно и пусто. Белые фонари, которые, видно, должны были символизировать питерские проспекты, висели неподвижно, лучи заходящего солнца пробивались сквозь щели в занавесках и касались блестящих столиков.

Алешу Андрей отыскал минут через десять совсем в другом месте — у