полностью потеряю возможность двигаться… полный паралич… бессмысленное бревно…

— Володя, — сказал Дмитрий Ильич. — Может быть, Сергей Борисович осмотрит тебя?

— Я не возражаю, — сказал Л.

Я не был готов к осмотру — у меня даже стетоскопа с собой не было. Но в доме все нашлось. Я измерил пульс, кровяное давление, прослушал сердце… Ничего утешительного я сказать не мог… Во время осмотра Л. дважды впадал в забытье — давление прыгало… пульс был неровным и нитевидным… Странно, что жизнь еще теплилась в этом организме. В то же время я был крайне удивлен некоторыми несообразностями: участками нежной, юношеской кожи, совершенно очевидным возрождением луковиц волос, исчезновением морщин на лице — словно организм отчаянно пытался удержаться на плаву, пробовал, отбрасывал и вновь искал пути, чтобы обмануть смерть…

По моей реакции братья Ульяновы без труда поняли, что диагноз неблагоприятен.

— Не расстраивайтесь, — сказал Л. — Я иного и не ждал. Только не пускайте ко мне врачей…

Вошла Мария Ильинична. Дмитрий Ильич попросил ее согреть бульон.

— Не очень горячий.

Мария Ильинична без слов покинула комнату.

— Они молодцы, — сказал Л. — Они у меня молодцы…

Он устал и говорить почти не мог.

— Что мы возьмем? — спросил Дмитрий Ильич. — У нас есть выбор.

— Выбор! — Л. попытался засмеяться. Потом сказал: — Только не тот, что привез Сталин. Там может быть дерьмо.

Мне хотелось уйти — от Л. исходил слишком сильный поток неразличимых человеческими чувствами, но обжигающих волн. В бессилии маленького тела, в его капитуляции перед лицом смерти было такое могущество духа, что именно в тот момент я окончательно осознал, как этот человек мог держать в руках партию и громадную империю…

Мария Ильинична принесла поилку с бульоном. Дмитрий Ильич протянул руку, и я покорно отдал ему пакетик с ядом. Л. смотрел на него как зачарованный.

— Господи, спаси и помилуй, — шептали его губы — может быть, лишь я слышал этот шепот, а может быть, мне только казалось, что он шепчет. — За что мне такая мука, Господи?

Вошли Н.К. и Анна Ильинична. Анна Ильинична заперла за собой дверь.

Все мы, в первую очередь родные и случайно — я, были словно присяжные, которые должны будем перед небом свидетельствовать о происшедшем.

— Я не хочу, — шептал Л. — Освободите меня!

— Милый, — Н.К. заплакала — большие тяжелые слезы скатывались по толстым мягким щекам, — не надо, давай будем жить… Мы же справлялись…

Л. отрицательно двинул головой и протянул руку к поилке.

Н.К. не смогла дать ему поилку, и дал ее Дмитрий Ильич.

Л. пил спокойно, сделал несколько глотков, но потом вдруг судорожно, отчаянно оттолкнул поилку так, что вышиб ее из руки брата — она упала на пол и раскололась, — и все мы смотрели не отрываясь, как лужица отравленного бульона медленно растекается по паркету.

Л. откинулся на подушку и закрыл глаза.

Мы смотрели на него. В дверь постучали, но никто не двинулся.

— Ну! — произнес Л. — Скоро?

Н.К. опустилась перед кроватью на колени и положила руку ему на лоб.

— Нет, — прохрипел Л. — Нет, я не позволю! Пустите меня! Я еще живой!

Он начал биться в конвульсиях.

Я кинулся к нему. Почему-то Анна Ильинична протянула мне градусник. Я покорно сунул его под мышку и придерживал косточку правого неподвижного плеча.

Л. бормотал невнятно, выкрикивал тихонько непонятные слова, левая рука махала в воздухе, отбиваясь от невидимых нам злых сил. В дверь стучали. Мария Ильинична подбежала к двери и крикнула, чтобы отстали.

Анна Ильинична вытащила градусник и показала мне: ртуть остановилась на отметке 42,3 — дальше некуда было подниматься.

И вдруг Л. закричал — тонко, прерывисто.

Он мелко трепетал, бился — словно хотел выскочить из жгучей кожи… и я видел, как в дурном сне, и все это видели, как лопалась кожа, обнаруживая внутри под ней другую — розовую, нежную… нечто куда меньшее, чем Ленин, билось внутри его, распарывая оболочку. Ахнула, зажимая себе рот, Анна Ильинична, кто-то из женщин упал на пол, потеряв от страха сознание…

Голова Л., будто из нее изъяли череп, дергалась, сморщенная, и я сделал растерянный шаг ближе, чтобы помочь — не зная уж кому и чем. И тут сквозь лопнувшую на горле кожу прорвалась младенческая рука. Рука дергалась, разрывая кожу, — немного крови появилось на ней, но совсем немного.

Почему-то первой пришла в себя Н.К. Она оттолкнула меня, кинулась к дергающейся кукле и начала рвать кожу своего мужа, стараясь освободить из нее младенца, который выбирался из кокона, — я даже слышал, как рвалась, трещала живая кожа, мне стало так плохо, что я отступил назад и натолкнулся на лежавшую на полу Марию Ильиничну.

Младенец, испачканный кровью и лимфой, квакающий беззубым ротиком, бился в руках Н.К.

Анна Ильинична сорвала со стола белую скатерть — посыпались коробочки с лекарствами и шприцы, — они с Н.К. положили младенца в ногах мертвого, пустого Л., начали вытирать его, деловито и быстро, словно ждали именно этого исхода. Дмитрий Ильич подошел к двери.

— Там кто? — спросил он.

— Это я, Алексей, — ответил голос Преображенского.

— Больше никого?

— Осипов в столовой, — сказал он. — Врачи с ним.

— Жди, — сказал Дмитрий Ильич. — Никого не пускай.

Как будто поняв брата без слов, Н.К. и Анна Ильинична завернули младенца, который молчал, в скатерть, потом сняли с кровати сбитое к ногам одеяло.

Я ничего не понимал и не хотел ничего понимать — я был в тупом шоке.

— Сергей Борисович, — тихо сказал мне Дмитрий Ильич. — Вы сейчас вместе с Алексеем Андреевичем Преображенским отнесете ребенка во флигель. Света не зажигать. Вы отвечаете за жизнь ребенка. Ясно?

— Конечно, — сказал я покорно. — Конечно…

Преображенский, не задав больше ни вопроса, взял закутанного ребенка.

— Возьми на вешалке шубу, — сказала Анна Ильинична. — Я потом к вам приду. Надя останется здесь.

— А я позвоню в Кремль, — сказал Дмитрий Ильич. — Мне надо сказать, что Володя умер…

* * *

Мы просидели во флигеле Преображенского до утра. С нами была Анна Ильинична. Я осмотрел ребенка — это был физиологически нормальный новорожденный мальчик.

Как потом рассказал Дмитрий Ильич, Сталин и Семашко приехали вечером. Сталин никому не сказал в Москве, куда едет.

Н.К. показала ему бренную оболочку мужа. Она сказала ему, что от яда часть плоти Л. вылилась горячей водой… Если Сталин и не поверил, он не стал возражать. Он был поражен видом оболочки человека, с которым лишь вчера разговаривал. Он долго стоял возле кровати, но не дотрагивался до кожи — возможно, полагая, что Л. заразный.

Затем он