мелькали маленькие самолетики.

— Это наши самолеты? — спросила Альбина у адъютанта.

— Да, это наши истребители, фрейлейн, — ответил адъютант.

Гитлеру, когда он уже стоял на трибуне, сообщили, что два самолета сбиты, несмотря на то что их охраняли русские истребители. Еще два взяли курс южнее — очевидно, на Бреслау. Наконец, последние два упорно пробиваются к западу. Но истребителям сопровождения не хватает горючего, и они уходят назад. Единственная сложность — русские бомбардировщики прячутся в облаках, хотя возле Берлина облачность кончается, и они окажутся в открытом пространстве.

Гитлер кивнул — он не мог ответить, потому что на площадь вступила первая колонна победителей. Гитлер поднял руку, и его дух воспарил от удивительного превращения толпы людей в единую, стройную, совершенную квадратную колонну, каждая частица которой одинаково чеканила шаг, одинаково двигала руками и одинаково поворачивала голову в шлеме, чтобы влюбленными глазами увидеть Цезаря.

Гитлер посмотрел вниз, стараясь разглядеть в толпе у ног Альбину, которую обидел тем, что отдалил от себя в этот момент. Но долг выше любви. Это есть отличительная черта нордического характера. Недалеко от Альбины стоял генерал Гаусгофер — фюреру была видна лишь его лысина, обрамленная венчиком седых волос…

За три минуты до этого двенадцатая машина, долетев все же до Варшавы, стала жертвой отыскавших ее в облаках «мессершмиттов» и была повреждена. Машина теряла высоту — пилот старался выровнять самолет, хотя выровнять такую тяжелую машину трудно. Он тянул к центру Варшавы, такой у него был приказ — произвести бомбометание над центром Варшавы. И когда самолет готов был сорваться в штопор, старший майор НКВД, отвечавший за выполнение задания партии, смог раскрыть бомбовый люк, и «Иван» вывалился наружу.

Самолет все тянул по касательной и разбился в районе Мотокова. «Иван» рухнул в районе здания Сейма в нескольких сотнях метров от трибуны, на которой стоял фюрер.

Альбина, почувствовав неожиданный удар в сердце, обернулась и увидела совсем близко над домами особый свет, испускаемый бомбой… Она сразу поняла и хотела было кинуться наверх — к Адольфу, но не успела…

Альбине показалось, что неведомая ангельская сила поднимает ее в небо, чтобы она могла наконец соединиться с ее любимым, единственно любимым мужем Гоги. Перед смертью она забыла обо всех других…

Гитлер погиб не от взрыва, а под обломками рухнувшей на него стены дома. Когда через несколько часов порядок в городе был восстановлен настолько, что начались раскопки на месте парада, и Гитлера откопали, он был еще жив, но умер в больнице, не приходя в сознание.

Сталин узнал о случившемся вечером и долго смеялся.

Поскребышев испугался, что Сталин сошел с ума.

А Сталин смеялся над судьбой — он еще раз обманул ее. Он поставил себе лишь одну цель — отомстить мертвому Пилсудскому, уничтожить Варшаву — свой позор и скопище ненавистных ему поляков. А вместе с ними отделался от Гитлера. Нет, надо же, чтобы тот решил устроить парад, как говорится в песне…

— Поскребышев! — крикнул Сталин. — Как поется в песне?

— Не понял, — ответил тот.

— Ну есть такая песня! Наверное, Дунаевского. Там слова: «На том же месте, в тот же час!» — Сталин пропел эту фразу. — Да позвони ты Дунаевскому, спроси, как там дальше, пошевеливайся.

Когда Поскребышев ушел, Сталин откинулся на подушку.

— Одним ударом, — сказал он вслух. — Это похоже на чудо.

В этом состоянии духа он смог продиктовать по телефону в «Правду» сообщение о покушении на Гитлера, устроенном польскими патриотами. Покушение удачное — главный фашист погиб.

Потом он еще говорил по телефону с Ворошиловым, приказывая любой ценой двинуть войска на польскую территорию. Сегодня же.

И Ворошилов, вылетавший через час на границу, чтобы лично возглавить наступление, поражался гениальной прозорливости Сосо, который смог рассчитать такой точный удар в сердце фашистской империи. Теперь Ворошилову стало понятно, почему Сосо был недоступен в последние дни: он готовил гениальную операцию!

Позже, вечером, к Сталину приехал Берия.

Но Сталину стало хуже — прошли напряжение и эйфория победы.

Сталин впадал в забытье и снова приходил в себя. Он с трудом и не всегда узнавал Берию и, если узнавал, диктовал ему какие-то бессвязные приказы, потом заговорил о политическом завещании…

Берия прошел в кабинет Сталина и взял чистый лист бумаги, вложил в машинку. Он напечатал текст. По-сталински краткий:

«В случае моей смерти до решения съезда ВКП(б) обязанности генерального секретаря партии поручаю исполнять товарищу Лаврентию Павловичу Берии». Потом с отступом напечатал число: 19 июля 1939 года.

Поскребышев молча стоял в дверях за спиной Берии.

— Это надо подписать, — приказал Берия Поскребышеву. Тот прочел, подумал. Берия ждал. От решения Поскребышева зависело многое — Берия был здесь один, не считая охранника и шофера, которые, наверное, играют в домино с подсменными охраны Сталина. У Поскребышева здесь были люди, и ему было достаточно мигнуть, чтобы Берию взяли. Берия ждал и не боялся — он не боялся, когда думал, что выиграет.

— Хорошо, — сказал Поскребышев. — Я попробую, Лаврентий Павлович.

Берия больше не входил в комнату, где лежал Сталин. Оттуда доносились стоны, хрип, Сталину было очень плохо. Потом ему показалось, что он слышит голос Поскребышева. И внятный голос Сталина: «Мы еще повоюем, друзья!»

Потом стало очень тихо.

В кабинет, где Берия сидел за столом и постукивал карандашом по зеленому сукну, вошел Поскребышев и положил перед Берией подписанное Сталиным завещание. Подпись была настоящая, твердая. Как этого удалось добиться Поскребышеву, Берия никогда не узнал.

— Он умер? — спросил Берия, не поднимаясь из-за стола.

— Иосиф Виссарионович скончался, — сказал Поскребышев и горько заплакал.

* * *

Известие о гибели Варшавы достигло европейских столиц через несколько часов — задержка была вызвана тем, что большинство журналистов находились на параде и погибли или были ранены вместе с верхушкой Третьего рейха. Те же, кто мог послать сообщение, столкнулись с параличом всей системы коммуникаций: не работала ни телеграфная, ни телефонная связь. Лишь после полудня один из журналистов, связанный с американской разведкой, смог отыскать дом резидента, сам резидент пропал без вести, но его жена, она же радист, несмотря на состояние шока, в котором пребывала, согласилась дать радиограмму в Вашингтон. Радиограмма была принята сначала центром в Копенгагене и воспринята там как «утка». Поэтому резидент в Копенгагене до проверки не разрешил передавать радиограмму дальше. Однако к тому времени в эфир вышли радиолюбители, видевшие огненный столб над Варшавой, а вскоре удалось наладить передатчик в полуразрушенном английском посольстве в Варшаве. В три часа о событиях в Польше уже знал Черчилль, и он при всем своем